ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОСЛЕДОВАЛО!
Данная статья является продолжением первых трех статей, посвященных истории моей семьи и, в частности, деду-анархисту Тарловскому Гершону Йоселевичу (Герасиму Осиповичу). https://www.chayka.org/node/10641, https://www.chayka.org/node/11538, https://www.chayka.org/node/13814
Статья написана год назад, но публикуется лишь сейчас, так как материалы данного исследования использовались при написании доклада к конференции «История страны в судьбах узников Соловецких лагерей»[1], по условиям которой можно ссылаться лишь на материалы, ранее не опубликованные.
Самое трудное – это ожидание, особенно, когда неизвестно, сколько придется ждать. Можно жить обычной жизнью, заниматься привычными делами, но подсознание постоянно точит мысль: ну, когда же, наконец! Когда же наконец закончится ковид, когда снимут все ограничения и откроются архивы? В этих архивах лежат папки, а в папках есть пожелтевшие листы, а на этих листах – целая жизнь. Жизнь моего деда. Сколько тайн и неизвестных фактов хранится в этих недоступных пока материалах – просто дух захватывает! И, казалось бы, все это совсем рядом. Но близок локоть – да не укусишь. Ковид свирепствует именно в архивных залах, и граждан усиленно оберегают от вредоносной инфекции.
Между тем, моя переписка с архивами зашла в тупик: из Центрального архива ФСБ Москвы пришел обескураживающий ответ. В материалах хранящегося там дела № Р-44591 в отношении Тарловского Гершона Йоселевича его женой значится Кеврик Вера Евгеньевна, а не моя бабушка, Фарбер Шейна Зельмовна. В письме говорилось, что на этом основании «установить Ваше родство с Тарловским Гершоном Йоселевичем не представляется возможным». А далее любезно предлагалось обратиться в суд в соответствии со ст.ст. 264, 266 Гражданского процессуального кодекса РФ «для установления факта родственных отношений».
Несколько дней я горевала, что мои усилия не увенчались успехом и я уперлась в глухую стену. А потом решила написать ответ – что я теряю? В письме указала, что моему папе 91 год, и он в силу своего возраста и ситуации с ковидом не в состоянии идти в суд и доказывать родство. Мой папа в 12 лет остался без родителей, работал всю войну на благо страны, будучи подростком. Он является ветераном Великой Отечественной войны и сейчас имеет право получить информацию о своем отце. Вера Кеврик числилась женой Гершона Тарловского в 1922 году, и это ничего не значит, так как мой папа родился в 1930 году. Я также приложила к письму копию протокола допроса по аресту 1932 года, где женой Тарловского была указана Фарбер Шейна Зельмовна, и фотографию деда с подписью Gershun Tarlovsky (“Geraska”) Student. Гершун – Гераска – Герасим – это один и тот же человек.
Письмо отправила, ни на что особо не надеясь. И вдруг через несколько недель приходит извещение на получение заказного письма из Москвы! Буквально бегу на почту, не веря своим глазам, получаю большой, довольно увесистый конверт с обратным адресом «ФСБ России, Центральный архив». Едва хватает терпения не вскрыть его прямо в почтовом отделении, а донести до дома, по дороге обзванивая всех своих родных-знакомых, сообщая им волнительную новость!
Дрожащими руками вскрываю конверт и первое, что вижу – две фотографии. Одна из них у нас уже имеется, только в форме виньетки с подписью Gershun Tarlovsky (“Geraska”) Student.
Зато вторая – тюремный снимок «анфас – профиль», где деду 29 лет, и он разительно похож на моего сына, то есть, скорее, мой сын похож на своего прадеда. Что интересно, родились эти два человека с разницей ровно в 100 лет: 1893 г. и 1993 г.
В сопроводительном письме сообщается: «Ваше обращение, поступившее на адрес электронной почты Центрального Архива ФСБ России, рассмотрено. Направляем Вам фотографии и копии несекретных документов из архивного уголовного дела в отношении Тарловского Гершона Йоселевича».
Несекретные документы – это около 20 ксерокопий листов дела, представляющие собой в основном записки и заявления, написанные рукой деда во время следствия, а также ордер на арест, протокол допроса, выписки из процессуальных документов. Но это были лишь отдельные страницы, общая картина оставалась неясной. А ведь дело лежит где-то в хранилищах архива, таит в себе столь нужные мне сведения. Так хотелось поскорее потрогать его руками, прикоснуться к тем листкам, которых касались руки моего деда, вдохнуть запах тех дней, а потом читать, читать, читать!
Шли месяцы, и мне стало казаться, что архивы никогда больше не откроют – по причине ли ковида или по какой-либо еще.
Когда, наконец, объявили о снятии ковидных ограничений, я не сразу решилась позвонить в архив. Вдруг на данные заведения новый указ не распространяется? Так не хотелось вновь услышать отказ. Более того, рабочий график не позволял в ближайшее время выехать в Москву.
И вот наступил долгожданный отпуск. Позвонила по указанному в письме телефону – архивы работают! Заказала дело, зарезервировала время в читальном зале, купила билеты в Москву.
В читальный зал, расположенный по адресу Кузнецкий мост 22, я прибыла за полчаса до назначенного времени. Последние минуты были наиболее волнительными – сейчас произойдет то, чего я ждала почти два года!
Работник архива вынес мне небольшую пожелтевшую от времени папку и передал со словами: «Вот и все дело, можете ознакомиться. Не знаю, что вам еще надо, мы же вам практически всю информацию уже прислали». Да, прислали, но всего 22 страницы, а в деле более 50 листов. Каждый листок, каждое слово в этом деле связаны с моим дедом и имеют огромное значение для меня и для всей нашей семьи.
Август 2022 года. Передо мной «Дело по обвинению Тарловского Гершона Йоселевича № Р-4591» по аресту, произведенному в сентябре 1922 года. Таким образом, прошел целый век! Я листала страницы и думала: мог ли мой дед представить, что пройдет 100 лет и эти материалы будет читать его внучка, что записки, которые он писал, к которым прикасался, будет держать в руках человек, о котором он даже не мыслил в те далекие 20-е годы, но который появился в том числе благодаря ему?
Несколько страниц были тщательно обернуты в белые листы бумаги и многократно проколоты-запечатаны степлером. Это так называемые «секретные материалы дела», как пояснил мне работник архива и добавил: «Там ничего интересного, просто переписка сотрудников органов». Что такого могли писать эти сотрудники, что спустя сто (!) лет по-прежнему является секретной информацией? Мне это было очень интересно, но даже щелочки не было между бездушными металлическими скобками, надежно охраняющими вековую тайну...
Дело начато 3/Х 1922 г., год производства 1925, «заинвентаризировано» в 1940 году за номером 16100. Следует отметить, что в ходе производства в деле многократно нарушена хронологическая последовательность событий, листы подшиты порой в непредсказуемом порядке. Поэтому, прежде мне пришлось разбираться в датах, чтобы восстановить «ход истории».
Ордер на арест № 2317 был выдан 29 сентября 1922 года за подписью зам. председателя ГПУ Ягоды. Сегодня портрет этого человека по-прежнему висит в некоторых кабинетах.
29 сентября 1922 года комиссар активного отделения прибыл по адресу Б. Овчинниковский переулок, дом 10, кв.9 для проведения ареста и обыска. «За отсутствием гр. Тарловского комната его была вскрыта в присутствии жильцов кв. 9. Оставлена засада. Взято для доставления в Госполитуправление следующее: переписка разного рода».
Самого же Гершона арестовали, по всей видимости, накануне. Так, в заявлении политзаключенного Верхнеуральского политизолятора Тарловского Г.И. от 15 августа 1925 года мы читаем: «…будучи арестован ночью с 28 на 29 сентября 1922 г. не у себя в комнате, а на улице…».
В деле имеется квитанция за № 11485 от 3 октября 1922 г., в которой зафиксирован список предметов, изъятых у «арестованного Тарловского Гершона Йоселевича. Денег: 40 руб. Вещи: рваный бумажник, ломанные часы, 2 куска подошвенной кожи, простой портсигар, перочинный нож и разная мелочь».
В дальнейших протоколах мы найдем упоминание о некоторых предметах, изъятых при обыске на квартире у Тарловского Г.Й., не отмеченных в первых протоколах.
4 октября 1922 года, уполномоченный I отдела ГПУ, рассмотрев дело по обвинению Тарловского Г.И. в связи с «анархо-подпольниками» и найдя, что «дело требует разработки, постановил: привлечь гр. Тарловского Г.И. в качестве обвиняемого, предъявив ему обвинение в связи с анархо-подпольниками 61 ст. и избрав меру пресечения уклонения от следствия и суда содержание под стражей».
Так, мой дед оказался во внутренней тюрьме на Лубянке.
Из протокола допроса от 4 октября 1922 года мы узнаем, что Гершон жил в Москве с марта 1922 года по адресу М. Переяславский переулок, а в квартиру по Большому Овчинниковскому переулку переехал 30 августа, то есть за месяц до ареста. В графе «Возраст» указано - 29 лет, а внизу листа столбиком произведен подсчет, определяющий год рождения:
. .
1922
-29
______
1893
В графе «Семейное положение» указана жена Вера Евгеньевна Кеврик.
Показания по существу дела написаны малоразборчивым почерком. На первой странице читаю: «Ко мне на квартиру ходила Вера Кеврик…». Возвращаюсь к анкетным данным, еще раз перечитываю фамилию жены – Кеврик?! И только на второй странице показаний вновь встречаю фамилию, написанную более четко: «Помимо Грайвера[2] (далее имя неразборчиво) и его жены Веры Неврин …». Буква «н» на первой странице читалась как «к». Таким образом, сейчас фраза становится понятной: «Ко мне на квартиру ходила Вера Неврин…».
Кто такая эта Вера Неврин? Еще в одних показаниях по существу дела, не имеющих даты, читаем: «О том, что гражданку Веру Неврин зовут Дорой я не знаю. Во время нахождения гр. Грайвера в санатории я был несколько раз когда там была Вера Неврин. Ходил тогда редко, так как Вера Неврин работала в то время в Сокольниках и квартира была заперта. Ходил к Вере Неврин справиться о Грайвере. С Верой Неврин я познакомился у Грайвера, когда заходил к нему. Моя жена Вера Кеврик с гр. Верой Неврин как я знаю раньше знакома не была». (орфография и пунктуация сохранены).
На допросе 4 октября 1922 года Гершон утверждает, что: «Последний раз Вера Неврин была у меня за несколько дней до ареста, была одна, находилась у меня около часу, варила суп для моей жены». Это могло быть правдой, поскольку на момент ареста Гершона Вера Кеврик лежала «в больнице Марьинской на Екатерининской площади после операции апендицита».
В Заключении по делу от 25 января 1923 года есть еще информация об этой женщине: «Посещение его квартиры анархоподпольницей Степной-Глезер-Неврин[3] объясняет тем, что она готовила обеды для его больной жены гр. Кеврик».
Возвращаемся к Вере Кеврик. Каковы были ее отношения с Гершоном? Под протокол он заявляет, что «моя жена Вера Кеврик беспартийная, политических убеждений никаких не имеет». И еще: «Моя жена Вера Кеврик, как я ее знаю с 1922 года ни к какой политической группировке или партии не принадлежит и никакой политической работы не ведет». Однако, по данным Мемориала в начале 20-х Вера Кеврик являлась анархисткой и женой одного видного анархиста, Максима Альтенберга, он же Кеврик. Как видно из показаний, Гершон знал Веру с 1922 года, то есть познакомились они незадолго до его ареста. Кроме того, он мало что знал о ней. «Я не знаю откуда родом моя жена. В Москву я приехал вместе с ней из Минска». И еще замечательная фраза: «О том, что у моей жены Веры Кеврик есть еще муж я не знаю».
Из справки, полученной нами из Центрального архива ФСБ, мы узнаем, что «Кеврик Вера Евлампиевна[4] (так в деле), 29 лет, проживала в Москве, одинокая», в то время как Гершон в протоколе указывает ее как свою жену. Возможно, у них были близкие отношения, но, очевидно, помимо этого их связывали общие взгляды и они являлись соратниками по борьбе. Их квартира по Большому Овчинниковскому переулку стало местом, куда приходили их товарищи-анархисты. В Заключении по делу от 25 ноября 1922 года говорится, что «гр. Тарловский работал совместно с группой анархоподпольников, оказывая последним всевозможной содействие, у него на квартире укрывались анархоподпольники». В другом заключении от 20 января 1923 года мы читаем, что «Гр. Тарловский Г.И. был арестован 29 сентября 1922 г. в связи с имевшимися проверенными агентурными данными о связи его с анархоподпольниками, укрывательстве у себя на квартире анархобандита Ахтырского[5], устройстве свиданий между анархоподпольниками».
Какие еще улики свидетельствовали против обвиняемого? При обыске у гр. Тарловского был обнаружен паспорт на имя Гарбера. В своих показаниях Гершон объяснял, что данный паспорт принадлежит его кузену и оставил он его на квартире в Б. Овчинниковском переулке «при поездке в Польшу».
У Гершона также изъяли записную книжку на 1921 год с подписью Цукерман. По его словам, эту книжку ему также дал кузен Гарбер-Матес Тевелев, находящийся на данный момент в Польше. «Цукермана я не знаю и почему на этой книжке его надпись не знаю», - заявил Гершон на допросе. В Заключении по делу от 25/I – 23 г. говорится, что Цукерман является «анархоподпольником» по кличке Безвластный, который «скрывался, в настоящее время заключен в концлагерь».
Найденную у него записку с адресом Руновский переулок, дом 10, кв. 11, Тарловский объяснил тем, что данный адрес ему дала незнакомая женщина «для покупки там керосина и бензина». В действительности же по указанному адресу проживали анархистки Пекуровская и Шейхет.
В материалах дела упоминается также «желтый блокнот» и «адрес Вегер[6]», принадлежащие, по словам Гершона, Вере Кеврик.
Интерес для нас представляет также информация личного характера, как-то упоминающиеся в деле фамилии. «Мой земляк тов. Фельдман был у меня около недели до моего ареста и ночевал одну ночь»; «… у меня ночевал Берт Троп мой земляк, живет где-то в Тамбовской губернии»; «…по имени «Макс» у меня родной брат и два двоюродных брата, фамилия их Гарбер.
В деле по архангельскому аресту 1932 года есть упоминание о братьях Гершона: Матес, Соломон, Барух, Абэ (Абрам?), Мойше Иосифовичи. Кто такой этот Макс? Может быть, измененное имя Матес или это еще один брат, о котором ранее не говорилось?
Фамилия двоюродных братьев – Гарбер. Идем знакомым путем: ищем фамилию «Гарбер» в электронном ресурсе «Адрес-календарь Гродненской губернии». И – удача! В данном источнике за 1901 год читаем: «Гарберъ Я.М. – член ревизионной комиссии Кринского вольного пожарного общества Гродненского уезда[7]». Если вспомнить, что Йосель Тарловский также был членом Кринского пожарного общества, а точнее, его казначеем, то вряд ли это совпадение. Скорее всего этот Гарберъ Я.М. и являлся родственником Гершона, дядей или кузеном. В адрес-календаре за 1902 год[8] уже имеется полное имя и фамилия – Янкель Матысович Гарберъ. Эта фамилия встречается в данном справочнике вплоть по 1906 год. В этой же книге за1906 год[9] впервые членом Кринского пожарного общества числится Йосель Тарловский, а также, помимо «Гарбер I» (Янкель), мы видим «Гарберъ Лб.». Очевидно, это брат Янкеля, поскольку в книге за 1909 год[10] уже читаем полное имя: «Лейба Матысович Гарберъ, член правления Кринского пожарного общества».
Итак, нашлись наши новые родственники по фамилии Гарбер. По какой линии это родство? Была ли девичья фамилия матери Гершона Гарбер? К сожалению, ни в одном из трех уголовных дел, по которым проходил мой дед, не упоминается даже имя его мамы, моей прабабушки.
После первого допроса, состоявшегося 4 октября 1922 года, никакие следственные действия в отношении Тарловского Гершона Йоселевича длительное время не велись, по крайней мере, в материалах дела об этом нет никаких сведений.
6 декабря 1922 года на заседании Президиума ВЦИК было заслушано ходатайство от коллегии ОГПУ «о продлении срока содержания под стражей гр. Тарловского Гершона Йоселевича обвиняемого в анархоподполье. Постановили: продлить на ДВА месяца».
Просидев во внутренней тюрьме три месяца с момента ареста, Гершон начинает тяготиться условиями содержания: ему запрещены свидания, переписка с товарищами, оставшимися на свободе, не разрешают читать и держат, судя по всему, в одиночной камере.
23 декабря 1922 г. он пишет заявление руководству тюрьмы: «Ввиду того, что я сижу уже три месяца, только за подозрения, и никаких доказательств нет против моего обвинения, то я прошу разрешения на нижеуказанные требования:
1) писать на волю, чтоб мне принесли передач
2) чтении
3) общую камеру
4) свидании
и прошу поскорее разъяснить мою безвиновность и освободить меня.
Дело мое числится за 85-ой камерой
Тарловский»
Резолюция на данное заявление была краткой: «Пускай пишет, остальное отказать».
Из материалов дела можно сделать вывод, что наш дед был убежденным борцом, он имел твердый характер и сильную волю. Получив отказ на свои требования, Гершон объявляет голодовку, о чем 30 декабря 1922 г. старший делопроизводитель тюрьмы ГПУ извещает СО ГПУ: «Заключенный гр. Тарловский Гершон Йоселевич голодает вторые сутки, что настоящим извещается». 2 января 1923 года – следующее извещение: «Заключенный гр. Тарловский Гершон Йоселевич голодовку продолжает пятые сутки, что настоящим извещается». К данным извещениям прилагаются справки об удовлетворительном состоянии здоровья голодающего из 28 камеры Тарловского.
5 января 1923 года Гершон пишет записку некой Саре Кушнер. «Сара, так как сижу арестован, и я лишен самых необходимых предметов, то прошу тебя принести мне передачу из следующих предметов, полотенце, расческу, носовой платок и гимнастерку на временное пользование, ибо я хочу свою выслать в стирку, а самое главное передать мне что-либо съестного. При желании можешь сходить на фабрику и получить следующие мне деньги за сентябрь месяц и спросишь Мейлаха, чтоб зашел к нашему рабочему Бристоль (?), у него имеется моя хромовая кожечка, и ты можешь ее продать при надобности денег. Я обращаюсь к тебе, потому что не знаю, что с Верой, и я хочу верить, что ты исполнишь мою просьбу. Передачи принимаются по пятницам и вторникам с 10 до двух часов дня. Мой адрес для передач: внутренняя тюрьма Тарловскому Гершону Йоселевичу.
Если Вера здорова, прошу тебя ей это передать.
Адрес: Москва, Рабфак при первом государ. университете, утренний
Для Сары Кушнер ул. Моховая № 9».
На основании этой записки можно сделать вывод, что Гершон прекратил голодовку между 3 и 5 января, поскольку просит Сару передать ему съестное. Кроме того, мы видим, что мой дед был лишен самых необходимых вещей на протяжении более трех месяцев. И самое главное – он не имел никакой связи со своими товарищами, так как не знал, что Вера Кеврик к этому моменту уже арестована. Кто такая эта Сара Кушнер, так и осталось неизвестным.
Наконец, 26 января 1923 года Комиссия НКВД по административным высылкам приняла постановление заключить Тарловского Гершона Йоселевича в Архангельский концлагерь сроком на три года. И тут мой дед вновь проявляет характер. 3 февраля 1923 года он пишет заявление в Президиум ГПУ и выдвигает ультиматум: «Ввиду того, что меня высылают на три года в Архангельск узником концлагеря, и я лишен самых необходимых вещей, то я прошу выдать мне: белье, валенки, теплые брюки и телогрейку, шинель или полушубок, зимнюю шапку, перчатки, полотенце, в противном случае, то есть не получив вышеуказанные вещи, я не поеду».
Повторное заявление Гершон пишет уже из Таганской тюрьмы: «8 февраля меня высылают по приговору комиссии по административным высылкам сроком на 3 года в Архангельский концлагерь. Все время сидел во внутренней тюрьме, где никаких передач и писем не разрешалось, так что мои знакомые, которые могли бы принести из квартиры необходимое для меня – не могли. Арестован на улице г. Москвы и теперь приходится сидеть в том же, что было на себе. Прошу снабдить меня теплой одеждой, бельем, которые выдаются всем соц-анарх. ссылаемым по приговору комиссии, без которых при всем желании отправиться не могу. В чем расписываюсь: Тарловский».
Не получив ответа, 1 февраля 1923 года Гершон вновь пишет заявление в Президиум ГПУ в ультимативной форме: «Продержав 5 месяцев во внутренней тюрьме ГПУ, не разрешив списаться с товарищем старостой, чтобы мог ликвидировать мою квартиру. Сейчас же высылаюсь в концлагерь без необходимых вещей, каковые остались у меня на квартире, принести же никто не может, так как квартира опечатана по распоряжению ГПУ. Прежде чем отправиться, мне необходимо ликвидировать ее, часть вещей забрать с собой, а другую поручить на хранение. А потому настойчиво прошу разрешения сходить на квартиру с конвоем и ликвидировать ее. В противном случае я ехать отказываюсь впредь до удовлетворения моих требований. В чем расписываюсь, Тарловский».
В результате гражданину Тарловскому были выданы: шинель, варежки, шапка солдатская, варежки, шаровары теплые, кальсоны, рубашка и рубашка вязанная.
Первую часть срока мой дед отбывал в Пертоминском концлагере, где по-прежнему вел активную борьбу. В заключении по делу от 1 декабря 1925 года говорится: «…гр. Тарловский является активным анархоподпольником, оказывая содействие бежавшим анархобандитам и тесно связан с анархоподпольем. Также гр. Тарловский во время содержания в Пертоминске принимал участие в организации эксцессов…»
На оставшуюся часть срока Гершон был переведен в Соловецкий лагерь и помещен сначала в Савватиевский, а затем в Муксоломкий политскит, а затем в Верхнеуральский политизолятор.
В деле подшит старый конверт с неоправленным письмом, написанным рукой Гершона. Письмо полно отчаяния.
«Соловки, Муксоломская пустынь 29.1.25. Здравствуй, Франя! Нас беспокоит, что от вас так давно не получаем письма и если причиной этому являются только ваши халатные отношения, то это просто непростительно, ибо кроме вас всех о состоянии чем можно паразному предполагать, нас ведь интересует Аня, а главное результат операции. Ввиду закрытия навигации была отправлена в десятых числах ноября на материк, где она закончит отбывание своего срока заключения. Кончается ее срок заключения двадцатых числах февраля 25 г. как раз вчера мы получили от нее письмо. Живет она по старому, дожидается дня освобождения и по всей вероятности новый срок, ибо в этом году это повальное явление. Если будете писать в Кринки, кланяйтесь. Уже почти год, как не получаем письма от них. Также напишите, что с немкой. Кланяюсь Якову Чернявскому. Герасим.
Фрая, милая, что там у вас случилось, что так долго не пишите. Чего чего я не передумал. Жду всегда почту с нетерпением, но увы уже много много почт прошло, от тебя ни строчки. Родная, прошу тебя напиши хотя бы это была горькая истина. Меня ни на минуту не оставляет мысль о Ане. Что с нею? И что у них дома слыхать? А ты то как? Я так жду весточки. Приветствую всех вас. Тебя целую». (орфография и пунктуация сохранены).
Язык письма сбивчивый, сумбурный. Остается лишь предполагать, в каком состоянии находился Гершон 29 января 1925, когда писал этот текст из Муксоломской пустыни, в отсутствие связи с материком (навигация закрылась еще в ноябре месяце), томясь неведением о судьбе близких.
И опять новое имя – Фрая-Франя. Гершон называет ее «милая» и просит ее кланяться, если та будет писать в Кринки, на его родину. Может, это его сестра? О том, что у Герасима есть сестра, мы знаем из материалов дела по аресту 1938 года: «Дубинский является мужем моей родной сестры». Правда, имя этой сестры нигде не упоминается.
Встречающееся в письме имя Аня мы находим также в протоколе допроса по аресту 1932 года: «…отправлял деньги в Соловки анархистке Розовой Ане – 30 руб». Сведения об Анне Розовой имеются в Открытом Списке Мемориала[11].
По истечении трехлетнего срока, 2 декабря 1925 года, Особым совещанием при коллегии ОГПУ было принято решение выслать Тарловского Г.И. в Архангельскую губернию сроком на 3 года.
Именно тогда мой дед и познакомился со своей будущей женой, моей бабушкой, Софьей (Шейной) Фарбер.
Между тем, Гершон пытался получить свои вещи, оставшиеся на его квартире после ареста в сентябре 1922 года. Согласно служебной записке от 4 января 1926 года, его «вещи хранятся у коменданта дома Цейтлина по адресу Садовническая ул. дом 78. На хранящиеся вещи есть акт».
Однако, судя из дальнейшей переписки, эти вещи мой дед так и не получил. В деле имеется заявление от политзаключенного Верхнеуральского политизолятора Тарловского Г.И. в секретный отдел ОГПУ Москвы. «…будучи арестован ночью с 28 на 29 сентября 1922 г. не у себя в комнате, а на улице, моя комната в г. Москве по Б. Овчинниковскому пер. дом 10 кв. 9 была запечатана секретным отделом ОГПУ. Все мои вещи находятся там: зимнее пальто, кожан поддевка, 2 костюма верхних, новая и подошвенная кожа на пару сапог, белье: зимнее, постельное, тельное, верхнее, полотенца, постельные принадлежности, одеяло, подушка, матрац, бритва и бритвенные принадлежности, книги, карты: географические и фотографические, примус, корзинка для вещей, ботинки хромовые и всякие другие мелочи. Все вышеуказанные вещи, несмотря что я уже почти три года арестован, мною все же не получены. А посему предлагаю вам отдать соответствующее распоряжение чтобы мне вернули мои вещи, то есть все вещи прислать сюда, в Верхнеуральскую тюрьму, ибо когда я еще находился в Москве, то есть во время предварительной сидки и во время моего пребывания в Таганской пересыльной тюрьме, мною не раз был поднят этот вопрос о моих вещах, как устно так и письменно. И каждый раз мне отвечали «вы их получите». Также мною неоднократно, еще из Пертоминского и Соловецкого концлагерей были посланы заявления, но все они «почему-то» оказались безрезультатными. Мебель, находящаяся в комнате кк: стол, стулья, кровать, прошу отдать в распоряжение «Общества помощи политзаключенным» хочу надеяться, что «законное» требование этого заявления на сей раз будет удовлетворено» (орфография и пунктуация сохранены).
В связи с данным заявлением, 3 сентября 1925 года был допрошен некий Лохин Феодор Степанович, присутствовавший при обыске в сентябре 1922 г. Он показал: «Года два с половиной тому назад в нашей квартире был обыск в комнате гражданина по фамилии его не знаю называли его Герасимом. После обыска и засады комната была опечатана. Печать сдана Черняк. Живущему в той же квартире. Месяца через полтора-два пришел комендант фамилию его не знаю и его помощник Цитлин. Они собрали все вещи в корзину составили опись на этой описи я подписывался. Подписывался еще и Черняк. Все вещи эти были взяты комендантом. Составилась опись и были взяты как я помню только платья как мужские так и женские. Было ли какое нибудь другое имущество из домашней утвари я не помню и не видел. Комендант когда брал вещи, то говорил, или что «вещи годятся для дому» или «вещи годятся для меня» точно не помню. Вещи частью были хорошие частью нет. Из платья я помню укладывалось только нижнее белье сорочки кальсоны и т.д. Ни пальто ни костюмов там не было. Я присутствовал только когда укладывали вещи и составлялась опись. Комната была опечатана без моего присутствия кажется при опечатывании комнаты присутствовал Черняк». (орфография и пунктуация сохранены).
По всему получается, что лица, производившие обыск, понимали, что Тарловский Г.Й. не выйдет на свободу в ближайшие годы (если вообще выйдет), и изъяли его имущество в свою пользу.
Прошло три года архангельской ссылки, и 7 декабря 1928 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ вновь пересматривает дело Тарловского Гершона Йоселевича и постановляет: «По отбытии срока наказания: Тарловского Гершона Йоселевича лишить права проживания в Москве, Ленинграда, Харькове, Киеве, Одессе, Ростове н/Дону, означ. губ. и округах с прикреплением к определенному местожительству сроком на ТРИ года».
Местом жительства мой дед выбирает город Тверь. Но бывшему политзаключенному и ссыльному трудно найти в городе работу и зарабатывать себе на жизнь. 1 апреля 1929 года он пишет заявление в Тверское отделение ОГПУ: «… от «админвысланного Тарловского Г.И. В виду отсутствия возможности устроиться на работу и иных материальных источников для существования, а также принимая во внимание местный высокий уровень прожиточного минимума: я прошу разрешить мне переезд в Мелитополь».
Очевидно, не получив разрешения, менее, чем через месяц, Гершон пишет следующее заявление: «По окончании срока ссылки в г. Архангельск мне был предъявлен новый приговор коий воспрепятствует проживание в г.г. Москве, Ленинграда, Харькове, Киеве, Одессе, Ростове н/Дону и означенных губерний, с правом выбора места жительства, к которому меня прикрепляют на три года. Я выбрал г. Тверь. Живя здесь уже четвертый месяц я убедился в отсутствии возможности устроиться здесь на работу. Так как материальной поддержки мне неоткуда получать, то это означает в лучшем случае в дальнейшем продавая последнее с себя, влачить полуголодное существование. А поэтому я прошу мне разрешить уехать обратно в г. Архангельск, где живут родители моей жены и от коих, живя там, я могу рассчитывать на кой какую материальную помощь. Хочу надеяться, что в просьбе мне не будет отказан. Тверь, 29/IV – 29 г».
В связи с данными заявлениями возникает вопрос: почему Гершон решил уехать в Тверь, а не остался в Архангельске, где проживала его жена с родителями? Возможно, это свидетельствует о том, что он планировал и далее заниматься политической деятельностью, что проще было делать, находясь в Твери, практически в центре России. Во втором заявлении он пишет: «… прошу мне разрешить уехать обратно в г. Архангельск, где живут родители моей жены». «Родители жены», а не жена – о чем это говорит? О том, что Софья поехала в Тверь вместе с мужем? Вполне вероятно, учитывая тот факт, что после следующего ареста, в 1932 году, как мы сейчас знаем, она отправилась вместе с Герасимом в ссылку в Казахстан.
К сожалению, спросить об этом некого… Единственный человек, который мог об этом рассказать, была моя прабабушка Люба, Рахиль Гиршевна, мать Софьи, которую я еще застала и хорошо помню. Она прожила долгую жизнь и умерла в возрасте 89 лет, находясь, как говорят, в здравом уме и твердой памяти в 1976 году. Я была тогда советской школьницей, и меня совершенно не интересовали вопросы, связанные с моими предками. А бабушка Люба все помнила, многое могла бы рассказать.
Как бы то ни было, в 1929 году мой дед возвратился в Архангельск, а в 1930 году у Герасима с Софьей родился сын Костя, мой папа.
И вот я перелистнула последнюю страницу дела, еще одну страницу жизни Гершона, моего деда. Но нет, не последнюю. В конце папки, на двух листах тонкой папиросной бумаги – текст на идише, написанный, вероятно, рукой Гершона. Что там кроется за этой тонкой, аккуратной вязью?
И вновь на помощь приходит Ирина Островская, мой ангел-хранитель из Мемориала. Она отправляет этот текст своему знакомому, профессору Ханан Бордину, который преподает идиш в Регенсбургском университете (Бавария). Но профессор в это время выехал в Ригу и процесс перевода замер.
Прошло почти два месяца, и я уже, честно говоря, забыла про текст на идише. Данная статья была практически написана, когда неожиданно пришло письмо от Ирины. Профессор Ханан позвонил ей, полный восхищения. Оказалось, что на одной странице написана клятва бундовцев. Она известна, есть и ноты, и слова, и перевод[12]. На другой странице оказались стихи. Ханан также сделал подстрочник, правда, первую строку и еще несколько слов он не смог разобрать.
«Это значит, что Гершон бундовец?» - задается вопросом Ирина.
Да! Мой папа, Константин Герасимович, рассказывал нам, что по словам его мамы, Софьи Соломоновны Фарбер, Герасим был бундовцем. Об это нет ни слова ни в одном из протоколов – ни по аресту 1922 года, ни по аресту 1932 года, ни по последнему аресту 1938 года. Это то, что Соня рассказала своему двенадцатилетнему сыну, когда у них был самый счастливый период в жизни, когда они были вместе дольше всего, более года – с июня 1941 по август 1942 года.
Итак, в начале своей политической деятельности Гершон Йоселевич Тарловский был членом организации БУНД. Эта организация являлась по сути еврейской социалистической партией, называвшейся `Всеобщий союз еврейских рабочих в Литве, Польше и России`, основанной на нелегальном съезде в Вильне (Вильнюсе) в октябре 1897 г[13].
До 1921 года Тарловский Гершон проживал в Польше и, очевидно, являлся участником бундовского движения, которое было широко распространено на территории этого государства. Оказавшись в 1921 году в СССР путем нелегального перехода советско-польской границы, он вынужден был примкнуть в анархизму-синдикализму как наиболее близкому к БУНДУ направлению, поскольку бундовское движение в СССР было к тому времени практически разгромлено.
Вот сейчас действительно все. Все – по делу 1922 года. Но я надеюсь, что где-то, возможно, найдется еще информация о моем деде. Мои поиски продолжаются!
Тексты на идише в переводе на русский язык профессором Ханан Бординым.
Ди швуэ – гимн (клятва) Бунда
Братья и сестры в работе и нужде,
Все те, кто разбросаны
Вместе, вместе! Флаг красен
Он развивается, и от крови он красен.
Мы клянемся бороться за свободу и права
(против) всех тиранов и их рабов (слуг).
Мы клянемся победить темную ночь
Либо кровью героев пасть в горькой битве.
Мы клянемся вести святую борьбу,
Пока мир не обновится.
Чтобы кто-то, не богач, не господин и не раб.
Пока все не станут равны,
Будь он сильный или будь он слабый.
Стихи:
……..
Служить этому господину (богачу)
И мне хорошо, когда …..
Сейчас спрашивается (возникает вопрос),
Что остается в жизни для меня?
От литературы я ведь получаю удовольствие как от сладкого
Образование это не для меня (не мое)
Искусство – это монополия богача.
Воздух в домах, вино в бутылках
Бархат, шелка, шерсть
И …. в шкафах и монеты (деньги)
Эти богатства принадлежат богачу.
Я плачу вечно (всегда)
И не высказываю свое мнение (не говорю, о чем думаю)
Для рыдания (крика, плача) я использую свой голос
Моя сила и моя нежность,
Мое тело и моя жизнь
Все это лишь на бумаге.
Я живу не для того, чтобы жить,
Я живу лишь для того, чтобы давать.
Все даю я, …. И что остается мне?
Небеса принадлежат властителю миров (Б-гу)
Богачу (барину, помещику) принадлежит только земля
Богачи владеют железным Големом
Я служу этой машине и…..
И камням с ремнями кожаными
И они вырезаны почти из моей кожи.
Создано множество и дома, которые я построил,
И гигантские фабрики, которые принадлежат им,
Приобретая то, что я теряю.
И вот мой ответ, если вы меня спросите:
Что остается в жизни для меня?
Мою силу и мой мозг (разум),
Мое тело и мою душу
Продаю я, сдаю в аренду богачу.
Сейчас спрашивается (возникает вопрос),
В чем мое убеждение?
К примеру, что остается в жизни для меня?
Наука лежит (принадлежит) дюжине профессоров,
Образование не является моей вещью ( не мое).
Я рабочий, родившийся …..
Немного дают мне как милостыни
Я беру и благодаря их за это.
Богатые, они имеют на все право,
Они (пихают, суют) все в себя
А моя песня должна со мной часто расставаться,
Чтобы служить богатству.
А мне дают инструкцию о рае (обещания будущей удачи)
Так возникает вопрос:
что остается в жизни для меня?
Приписка
Свободный дух, свежая смелость
Будущее остается мне
Сила, которая создает (творит) и ……. делает
И не боится кнута и плетки.
Смелость к борьбе, близкая победа
Будущее остается для меня
[1] Научно-практическая конференция «История страны в судьбах узников Соловецких лагерей», посвященная 100-летию создания Соловецкого лагеря особого назначения. Организаторы: Соловецкий государственный историко-архитектурный и природный музей-заповедник», Спасо-Преображенский соловецкий ставропигиальный мужской монастырь, Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. 29 июня – 2 июля 2023 г, поселок Соловецкий Архангельской области.
[2] Возможно, Грайвер Григорий Исаакович, дата рождения 1901 год, место рождения Гродненская губерния, дата ареста 1938 г. - БД "Жертвы политического террора в СССР"; Книга памяти Республики Киргизия
[3] Степная Дора Моисеевна, дата рождения 1897 год, национальность еврейка, профессия рабочая, место проживания Смоленск, партийность анархист, дата ареста 15 ноября 1922 г., осуждение 23 февраля 1923 г., приговор 3 года лагерей. В 10.1925 сослана в Уральск на 3 года. - БД "Жертвы политического террора в СССР"; Книга памяти Республики Киргизия
[4] Кеврик Вера Евлампиевна (так в деле), 29 лет, проживала в Москве, одинокая». Арестована 17 ноября 1922 г. в г. Смоленске по обвинению в «анархо-подпольной работе и попытке перехода границы без соответствующего разрешения». 22 февраля 1923 г. по заключению Секретного отдела ГПУ на основании статей 60 и 98 УК РСФСР заключена в исправительно-трудовой лагерь сроком на 2 года. Отбывала наказание в Соловецком ИТЛ ОГПУ, освобождена в феврале 1925 года. – Справка Центрального архива ФСБ от 28.09.2022, № 10/А/Т - 2566
[5] Ахтырский Иван. Анархист-коммунист. В 1921 содержался в Бутырской тюрьме (Москва), в апреле 1921 переведен в Рязанскую тюрьму. В 1922 бежал из нее вместе с Д. Коганом, участвовал в подпольной деятельности московских анархистов. В октябре 1922 арестован; к февралю 1923 содержался в тюрьме. Позже пропал без вести. По мнению его товарищей, - расстрелян ОГПУ без суда. («Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года». http://socialist.memo.ru)
[6] Вегер Мария Моисеевна (Михайловна), 1895 г. р., уроженка Екатеринославской губ., еврейка, анархистка, завхоз 3-го дома ребенка, проживала: г. Петроград, Садовая ул., д. 60, кв. 25. Арестована 4 февраля 1922 г. по обвинению в «бандитизме», 18 марта отправлена в Москву. 15 июля 1922 г. за «подпольную анархическую работу» выслана в Архангельскую губ. на 2 года, 7 октября 1922 г. бежала с места ссылки, скрывалась в Петрограде. Вновь арестована 9 июля 1923 г., от дачи показаний отказалась, 29 июля объявила голодовку, протестуя «против произвола ГПУ в отношении к полит. зак. Д.П.З.». Постановлением Комиссии НКВД по административным высылкам 24 августа 1923 г. по ст. ст. 60 и 95 УК РСФСР приговорена к заключению в концлагерь на 3 года, 29 сентября 1923 г. этапирована в Соловецкий концлагерь. Особым совешанием при Коллегии ОГПУ 16 июля 1926 г. по отбытии срока выслана в Архангельскую губ. на 3 года. 7 июня 1929 г. лишена права проживания в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе, Ростове н/Д, означенных губерниях, округах на 3 года. Погибла в период немецкой оккупации г. Ессентуки с 11 августа 1942 г. по 11 января 1943 г. (Её муж Василий Филиппович Косов расстрелян в 1937 г., сестра Тамара Моисеевна Вегер арестована в Москве 2 сентября 1922 г., 2 декабря 1922 г. приговорена к 3 годам концлагеря.) https://visz.nlr.ru/person/show/264431
[11]. Анна Розова. Дата рождения – 1902 год, анархист. Аресты: арестована 28 февраля 1923 года, осуждена 28 июня 1923 года, приговор: 2 года заключения в Соловецкий лагерь особого назначения, 10.1925 сослана в Северный край сроком на 3 года. Дата ареста 1927 год, осуждение 1928 год, приговор: 2 года заключения в Соловецкий лагерь особого назначения, 04.1929 сослана в Канский округ. Дата ареста 1933 год, осуждение 1934 год, приговор: 3 года лагерей.
[13] Еврейское рабочее движение в Российской империи возникло и оформилось в Бунд в «еврейской Литве», то есть в шести северо-западных губерниях еврейской черты оседлости (Виленская, Витебская, Ковенская, Минская, Могилевская и Гродненская, откуда родом Гершон). Бунд входил в состав социал-демократической рабочей партии (РСДРП), выступая за далекоидущую демократию и обобществление средств производства, и следовал традициям демократического марксизма. Однако представители Бунда неоднократно полемизировали с руководством РСДРП по вопросу о еврейской культурно-национальной автономии. В начале 20 в. эти разногласия настолько обострились, что Бунд покинул РСДРП в 1903 г. (вернулся в 1906 г.). Ленин и другие вожди РСДРП вели идеологическую борьбу против позиции Бунда. Ряды Бунда значительно поредели в результате массовой эмиграции евреев из России после революции 1905 г. После окончательного раскола между меньшевиками и большевиками в 1912 г. Бунд остался в меньшевистской фракции РСДРП, которая признала право евреев на национально-культурную автономию, в то время как большевики продолжали яростно бороться против нее. После установления советской власти руководство Бунда в России раскололось на «правых» и «левых» (1920). Значительная часть представителей правого крыла эмигрировала, а «левые» ликвидировали Бунд (1921) и частично вступили в коммунистическую партию — РКП (б). Впоследствии, при Сталине, большинство их подвергалось репрессиям. В то же время бундовское движение в Польше набирало силу, и наибольшего политического влияния польский Бунд достиг между 1936 и 1939 гг., в период, предшествовавший нацистской оккупации Польши.
https://eleven.co.il/jews-of-russia/movements-parties/10791/
Добавить комментарий