Свободы сеятель пустынный... Жизнь и труды русского мыслителя Георгия Федотова

Дорогие читатели, наш постоянный автор и член редколлегии журнала Сергей Сергеевич Бычков, знакомый многим по недавнему стриму об отце Александре Мене, представляет нам свою книгу о русском религиозном мыслителе Георгии Федотове. Признаться, когда я прочитала Предисловие к книге, где есть такие слова «В этой книге впервые рассказывается о жизненном пути мыслителя, о его юношеских ошибках и заблуждениях, а также о его важных открытиях и прозрениях...», мне захотелось непременно прочесть полностью всю книгу. Буду настоятельно просить автора оповестить нас об ее издании. Пока же ее первая глава опубликована в Новом Журнале.

Ирина Чайковская 

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Сегодня наиболее чуткие россияне осторожно приступают к осмыслению богатейшего наследия мыслителей русского религиозного возрождения. К сожалению, исследователей меньше всего интересуют проблемы формирования личности того или иного мыслителя, его внутренняя жизнь, чаще всего отражающаяся в дневниковых записях и переписке. Прежде всего они ищут ответы на животрепещущие вопросы современности: как могло случиться, что стремительно развивающаяся Россия в начале ХХ века была охвачена революционным пожаром? Почему в течение 70 лет большевики уничтожали лучших представителей нации, богатейшую русскую природу, ее ресурсы? Где коренятся истоки российской трагедии? Быть может, поэтому личности самих русских мыслителей остаются за границами этих проблем. Счастливым исключением является философ и писатель Федор Степун[1].

fedotov-stenogramma.jpg

Личность его друга и единомышленника, религиозного мыслителя Георгия Федотова приоткрывается в письмах к двум женщинам: в начале жизненного пути — к Татьяне Дмитриевой и в конце жизни — к начинающему ученому Зое Микуловской. В них яркий публицист предстает как неисправимый романтик и тончайший лирик. Русская эмиграция как в США, так и в Париже знала Федотова прежде всего как бесстрашного и парадоксального публициста, не боявшегося идти «против течения». В 1948 году писательница, талантливая и умная Нина Берберова, ознакомившись со статьей Федотова «Судьба империй», пишет ему из Парижа: «...первым моим движением после чтения Вашей статьи в „Новом Журнале“ было: сдержаться, не писать Вам по поводу нее, т. к. мне необходимо писать на этот номер журнала критику для газеты „Русская мысль“, и я не хочу растерять некоторые мысли в письме к Вам, которые мне послужат для рецензии. Но соблазн слишком велик сказать Вам, как много эта статья дала мне и как она ценна для меня, отвечая на самые существенные мои мысли. Благодарю Вас за нее. Я считаю Вас сейчас самым замечательным религиозно-политическим русским мыслителем и прошу Вас принять это совершенно просто, не как лесть или комплимент, а как сообщение факта, не требующего особого обсуждения»[2].

Прочитав статью Георгия Федотова «Народ и власть», опубликованную в «Новом журнале» в 1949 году, известный русский философ и мыслитель Семен Франк писал автору: «Ваша способность и готовность видеть и бесстрашно высказать горькую правду в интересах духовного отрезвления и нравственного самоисправления есть редчайшая и драгоценная черта Вашей мысли. Вы обрели этим право быть причисленным к очень небольшой группе подлинно честных, нравственно трезвых, независимо мыслящих русских умов, как Чаадаев, Герцен, Владимир Соловьев (я лично сюда присоединяю и Струве), знающих, что единственный путь спасения лежит через любовь к истине, как бы горька она ни была. Роковая судьба таких умов — вызывать против себя „возмущение“, которое есть ни что иное, как обида людей, которым напомнили об их грехах или приятные иллюзии которых разрушены»[3].

Несмотря на столь высокие оценки исследований Федотова его современниками и собеседниками, ему не нашлось места в трехтомной истории русской философии, подготовленной протоиереем Василием Зеньковским. Не уделил ему внимания и Николай Лосский в своей истории русской философии. Отчасти такой подход оправдан — Федотов не был философом. Он был исследователем феномена русской святости, блистательным публицистом и проницательным историком. Конечно же, и выдающимся культурологом. Его двухтомник «Русская религиозность», к сожалению, до сих пор остается непрочитанным прежде всего российским читателем. А этот труд увенчал жизненный путь мыслителя. Недаром протоиерей Иоанн Мейендорф спустя пятнадцать лет после смерти Федотова проделал нелегкую работу и все-таки издал второй том этой важной книги, не увидевшей свет при жизни автора.

_006.jpg

В докладе, подготовленном к 125-летию со дня рождения мыслителя, которое отмечалось осенью 2011 года в Доме русского зарубежья, профессор Сорбонны Н. А. Струве, отдавая должное ему как ученому и исследователю, отмечал важную черту его публицистики: «После книг о русской святости Федотов отдался целиком своему изначальному призванию — публицистике, хотя опять-таки это слово не совсем точно выражает жанр, избранный Федотовым, точнее тот жанр, который был присущ его гению. В нем он пожалуй не имеет себе равных, разве что в лице моего деда, П. Б. Струве (кстати, было бы интересно сопоставить их дарования в этой области: емкость, краткость, отсутствие повторений, свойственные им обоим, но звучание языка у каждого иное, у Петра Струве более мажорное, у Федотова несколько мягче, мелодичнее). Большинство статей Федотова посвящены России, ее трагедии..».[4].

В своем докладе на этой же конференции в 2011 году профессор Жорж Нива, прослеживая тесную связь его первой книги об Абеляре с последующими трудами, выделил особую роль Федотова-мыслителя: «Такая преамбула к творчеству Федотова выделяет его. И дает ему возможность по-новому осветить русскую святость и русскую историю. Увидеть парадоксы и страшные бои внутри Русской Церкви — стяжатели против нестяжателей — с полным разумением каждой стороны, не уменьшая роль побежденных. Или парадоксы мысли Пушкина, певца вольности и империи. Федотов различал свободу для государства (Афины) и свободу для каждого человека. „Наша свобода — социальная и личная одновременно“»[5].

Но в то же время Жорж Нива отметил и другие важные аспекты творчества Федотова, ускользавшие от исследователей его наследия: «Федотов — необычное явление в истории русской мысли. Он обладал, как мне кажется, редкой способностью смотреть на себя и на Россию со стороны, но без крайностей Чаадаева или Печерина. Никогда не воскликнет он: «Как сладостно отчизну ненавидеть!» И тем не менее он умел смотреть на Россию со стороны и смотреть на Запад без раздражения. Он сумел увидеть во французской мысли одну потаенную сторону. Не Руссо и не просветителей, не вольнодумство и антиклерикализм — а тот живительный горный поток, который можно назвать «христианским социализмом». Родоначальник этого течения — до сих мало известный, несправедливо недооцененный (прямо скажем — Сорбонной презренный) — Пьер Леру, экономист, автор «Равенства» и изобретатель самого слова «социализм». Он действительно сыграл огромную роль в создании той химеры, порожденной христианством и идеалом прав человека. Однако Леру затмили Маркс и гегельянцы. Федотов интересовался не только Леру, но и его соратниками: Фурье, Бартелеми Анфантен, Жорж Санд. Экономическое и социальное значение присутствия христианства в современном обществе после индустриальной революции были надолго удалены с общественного европейского поля. Федотов увидел значение некоторых коммунистических сект, возникших до Маркса и Энгельса, увидел и не осуждал их. Ибо дрожжи братства ему казались благими, где они бы ни были. Федотов приветствовал энциклику папы Римского Льва ХIII в 1891 году об имморализме в общественной и экономической сфере». Эти мысли Жоржа Нива многое объясняют сегодняшнему читателю работ Федотова, привыкшему ставить знак равенства между идеями социализма и коммунизма. Для Федотова они были антагонистами.

Приходится признать, что Георгий Петрович был несчастлив в семейной жизни. Его жена, Елена Николаевна, урожденная Нечаева, была человеком неуравновешенным, склонным к истерикам. Её страсть к курению и постоянному слушанию радиопередач осложняла и без того неустроенный быт мыслителя во время эмиграции. Брак ее дочери Нины, удочеренной Федотовым, с художником Федором Рожанковским, талант которого оказался востребованным в США, вызывал резкое неприятие с ее стороны. Полунищенское существование в довоенной Европе приучило семью Федотовых к строгой экономии. Буржуазный образ жизни, который вели Рожанковские (заработки популярного книжного иллюстратора давали им возможность жить на широкую ногу), вызывал отторжение и у Елены Николаевны, и у Федотова. Даже отдыхая в райских уголках Флориды, Елена Николаевна срывалась, устраивала семейные скандалы, так что Георгий Петрович готов был сбежать в Нью-Йорк. Его жена не прижилась в США. В послевоенные годы она разрывалась между Францией, где остались ее друзья, и США, где проживала семья. Неудивительно, что Федотов всей душой потянулся к юной, жизнерадостной студентке Зое Микуловской, отдавая себе отчет в том, что их отношения могут быть только платоническими.

Женщины в жизни мыслителя играли особую роль. Его первая саратовская любовь, Татьяна Дмитриева, с которой его связывала более чем десятилетняя близость, оказала на него решающее воздействие. Властная, решительная и в то же время взбалмошная, она втянула его в революционную деятельность. Он прошел через обыски, аресты, высылки. И все же с благодарностью хранил в памяти ее образ. Елена Николаевна чем-то напоминала Татьяну. Столь же властная, она разделяла политические пристрастия мужа. Героически поддерживала его в нелегкие моменты противостояния в 1939 году, когда парижские монархисты ополчились против него и потребовали от митрополита Евлогия (Георгиевского) исключения Федотова из Свято-Сергиевского богословского института. Будучи его единомышленником и соратником, она не сумела создать семейного уюта, атмосферы любви, в которой он крайне нуждался.

group1.jpg

Семья Микуловских остро чувствовала бесприютность мыслителя и пыталась помочь ему. Влюбленность Федотова в жизнерадостную, талантливую Зою помогала преодолевать житейские трудности. Отогреваясь близ нее, он вновь начал писать стихи. Ему казалось, что наконец-то он обрел тот идеал, который искал всю жизнь. И в то же время понимал, что его жизнь клонится к закату, а Зоя только начинает жить. Он оказался для нее мудрым учителем, который помог ей найти собственный путь и раскрыть данные ей таланты. В этой книге впервые рассказывается о жизненном пути мыслителя, о его юношеских ошибках и заблуждениях, а также о его важных открытиях и прозрениях, которые, к сожалению, и по сей день остаются невостребованными в новой России[6].