Дмитрий Старцев «Собачьи глаза», Владивосток, 2018
Недавно неожиданно нашла у себя тоненькую книжицу неизвестного автора. Вспомнила, что несколько лет назад я даже написала о ней рецензию. Автор заинтересовал, задел какие-то струны. Но тогда рецензию напечатать не удалось- закрылся журнал, где ее хотели опубликовать…
Житель Владивостока - литератор Александр Турчин, еще до пандемии приславший мне эту книжицу , попросил ничего о ней не писать. Тираж в 100 экземпляров даже для наших малотиражных дней - выглядит курьезно. А издал он ее на свои средства после смерти приятеля, дальневосточного писателя Дмитрия Старцева. Я поначалу не поверила. Подумала, что сам все и сочинил, а подписался псевдонимом. Но дед Дмитрия Старцева нашелся в Википедии, писатель оказался из славного рода дальневосточных купцов Старцевых, восходящего к декабристу Николаю Бестужеву и много сделавшего для просвещения края. Несмотря на это, отца Дмитрия в 1937-м году расстреляли. Читаешь об этом едва ли не с ужасом - какая все же неблагодарная память у нашего отечества! И не это ли нам сейчас отливается в попытке чиновников разных уровней «заморозить» прошлое в некоем «отлакированном» виде, о котором желательно не спорить?!
В Интернете Дмитрий Старцев аттестуется дальневосточным писателем и краеведом, перечисляются его произведения . На деле все не в таком ажуре. Турчин рассказал, что окончил Дмитрий восемь классов и подался в матросы. Получается, что все три героя повестей очень автобиографичны, «настоящие мужики», но попавшие, сойдя на берег, в серенькие будни захолустья,- люди грубоватые, пьющие, суровые, но с детски ранимой душой.
Итак, писатель Старцев и его проза. Честно говоря, эти слова - писатель, проза,- не слишком вяжутся с нашим героем, который, как кажется, не претендует на такие «важные» наименования.
На мой-то взгляд, это какой-то особый род литературы, несколько отличный от литературы профессиональной. Не в смысле, что она «плохая», она - «другая». Я бы сравнила этот род литературы с той ветвью живописи, которая подпадает под определение полуфольклорного «примитива», или даже «лубка», при том, что мы встречаем там таких гигантов, как грузинский художник Пиросмани. Здесь не заботятся о «правильности» композиционного построения, о чистоте языка, о стилистическом единстве. Здесь «орфографию» легко могут спутать с «орфоэпией». В первую голову автору важна эмоциональная составляющая повествования, эмпатическое погружение читателя в мир простых и сильных переживаний. То, что в современном искусстве или совсем исчезает под напором разного рода «концептов», или уходит в «массовую» культуру с оттенками кича и дурновкусия. А тут перед нами «примитив» чистой воды, без всякой дурновкусной подтасовки. Не подладиться под усредненный массовый вкус, не прогреметь на рынке книжных продаж, а пробиться к самому наболевшему в своей собственной душе и, по возможности, это выразить. Таким прямодушным внутренним заданием автор может привлечь даже искушенного читателя.
Три маленькие повести посвящены собакам. Как? Опять собакам? А не много ли о них уже написано прежде и теперь? И не запрещенный ли это прием, потому что писать о «наших меньших братьях»,-значит, непременно вызвать улыбку и интерес. Это как живая собака на сцене,- обязательно перетянет все зрительские взоры. Но повторюсь, автора мало волнуют профессиональные задачи, традиции, предшественники. Он пишет о том, что откликается в его душе и в душе читателя. Мне, к примеру, как, думаю, и прочим читателям, тут же припомнились все мои «собачьи» истории, как правило, необычайно эмоционально накаленные. Вот и автор пишет на пределе эмоций, что тоже говорит о какой-то фольклорно-мелодраматической, песенно-романсовой стихии. Если уж хозяин «предал» некогда любимого пса, поселив в доме сварливую и злобную старуху (прямо из пушкинской сказки «О рыбаке и рыбке»), жалеющую еду для собаки , то он посадит его на цепь и не будет реагировать на его истошный вой в морозную ночь. Зато после смерти друга, с гневом выгонит старуху:
- Вон,- сказал я без всяких предисловий.- Вон отсюда! Чтобы духу твоего поганого здесь не было! («Я и мой друг Сидор Периандрович»).
Если уж узнает в несчастном покалеченном цепном псе на автостоянке щенка, которого он некогда видел веселым и счастливым, - то кинется его освобождать «без памяти»: «набросился на колючую проволоку и стал рвать ее голыми руками. Потекла кровь, но это не останавливало. Вскоре удалось проделать приемлемую дыру. Как мальчик, он юркнул в отверстие и ползком приблизился к собаке» («Зеленые мухи»). Герой повести уж точно не мальчик, бывший матрос, вернувшийся под старость в родной поселок с больной конечностью, как и спасенная им собака.
Вообще собака в повестях Старцева во многом лучше человека. Ее невозможно обмануть, она все понимает «без слов» и никогда не предаст, в отличие от человека, который ее то и дело предает.
История о рыжей собаке Цуньке, которая в морском порту годами ждала некогда спасшего ее, тонущую, морячка, рассказана в повести «Зеленые мухи»: «Среди моряков о нем шла молва. О верном псе, разыскивающем единственного, незаменимого человека, уже ходили легенды». Все мы слыхивали подобные легенды, но тут нам рассказывают живую, «душераздирающую» историю Цуньки и ее хозяина-моряка. Во всех трех повестях есть мотив веселого беззаботного щенка и щенка, посаженного хозяином на цепь, что автор рассматривает как полюса собачьего рая и ада, щенячьей радостной свободы и каторжного рабства. Вообще, это повести вовсе не бытописание, а некое полуфольклорное авторское размышление о родстве душ собаки и человека, о сложных переплетениях их жизней, об их общей жажде свободы. Здесь же едкие мысли о современной глубинке , вороватых чиновниках, безмозглых обитателях поселковых многоэтажек, которые с восторгом реагируют на перебранки соседей. Можно тут встретить и «исторический анекдот» о том , как маршал Жуков обещал дать звезду Героя первому, кто форсирует Днепр. А им оказался батальонный повар Сеня Сороколожкин, переплывший Днепр с кастрюлей каши на спине. Причем в каше застряли восемьдесят четыре фашистские пули…
Не знаю, может, это уже подпадает под закон об оскорблении ветеранов ? Современный читатель совсем отвык от юмора.
В повестях то и дело высокий стиль смешивается с простонародным, матросские термины с собственным словотворчеством. Какое-нибудь «хряпнешь по тыкве» соседствует с «нервным гласом» крикливой старухи и ее «потоками отборнейшего черноречия». Очень смешно обыгрываются реалии нашей недавней, да и сегодняшней жизни. Положим, у местного пацана джинсы «такие рваные, что любой модник позавидует».
Как ни странно, самая «благополучная» повесть та, где подобранную героем потерявшуюся собаку-инвалида находит ее бывшая хозяйка («Собачьи глаза»). Обе проявляют, как у автора водится, предельные чувства. Хозяйка «плакала» и «целовала» собаку, а та «скулила, визжала и хрипела». Обе ушли со двора героя. А он «с затуманенными глазами» грустно размышляет, что собака не проявила к нему, подобравшему ее в трудную минуту, «никакой благодарности». Но не может, не может у нашего автора все так закончится! И правда: «…собака вырвалась из рук хозяйки, соскочила на три лапы и, повернувшись в мою сторону, будто зная что я где-то рядом, радостно сотрясла пространство:
- Тяф-Тяф!- и только после этого побежала к хозяйке»(«Собачьи глаза»). Автор не описывает, какими у нее были в это время глаза. Зато читатель видит ее душу, вполне соотносимую с человеческой…
Добавить комментарий