От Автора
О книге поясню следующее.
Во-первых, в ней отсутствует вымысел. Действующие лица и происходившее с ними в разное время - не плод воображения автора.
Во-вторых, в рассказах отражено время, в котором совершалось то или иное действие.
Во-третьих, название книги и ее содержание обращают внимание на общность поведения человека на разных этапах его жизни. Различие в том, что малыши играют в игрушки, включая кубики, короткий период (детство), а взрослые люди - на протяжении всей жизни. При этом их игры различаются: у взрослых они значительно разнообразнее и опаснее, чем у детей. (Конечно, если малыши не проявляют интерес к спичкам). Ребятишки познают жизнь путем бросания погремушек, мячей, камешков в воду, кубиков… У взрослых все серьезнее
В разном возрасте людям свойственна привычка перекидываться ласковыми и грубыми словами. Но нередко они забывают, что слова обладают мощным потенциалом - одни спасают, другие ранят и даже могут убить. Пишущие люди выстраивают тексты согласно правилам воздействия на человеческую психику, и этот процесс тоже носит характер игры в кубики. Что касается кидаемых друг в друга подчас не безобидных предметов - от подушек и тарелок до камней и ручных гранат, то и они играют роль символических кубиков.
Такому поведению человека научила природа с гениальным лозунгом: “Движение - это жизнь”. Следуя ему, идет дождь и снег, солнце посылает лучи, деревья шевелят листьями и бросают на землю плоды, волны набегают на берег, из вулканических кратеров вырывается лава… Все это несет в себе пользу и вред. Аналогичным образом поступает человек, совершающий за свою жизнь бесчисленное количество телодвижений-бросков. При этом он либо сам играет роль перемещающегося кубика, либо использует его в качестве предмета для передвижения.
Словом, каждый человек в любом возрасте и в разных ситуациях возводит из кубиков пирамиды, разрушает их, разбрасывает строительные детали, затем вновь собирает для дальнейшего использования. И нет тому конца… Такова жизнь.
Хотя в сборнике рассказов под символическим названием лишь в одном непосредственно речь идет о кубиках, эта тема лежит в основе прочих.
При желании читатели могут разглядеть себя в качестве игрока на жизненном поле в компании с употребляемыми ими кубиками-рубиками ...
Татьяна Белогорская
Н А Б А Л К О Н Е
Когда мне было лет шестнадцать, мама раскрыла секрет появления единственного в семье ребенка. Так я узнала об обстоятельствах своего рождения. Оказалось, что она меня родила... обманным способом. Мама так и сказала: “Ты - обманка”.
Дело в том, что мой отец не хотел иметь детей по причине “трудного времени”. По этому поводу в течении восьми лет брака он объяснял жене: “В столь непредсказуемое время заводить детей опасно”. (Между прочим, подобные разговоры имели место до грядущих событий, загнавших половину страны в сталинские лагеря).
Слушая мамин рассказ о “жестоком времени”, я рассуждала по-своему. В тот момент меня - любопытную девицу - интересовала не существующая “я”, а демографическая тема вселенского масштаба. Согласно моим наивным рассуждениям, выходило так: в былые напряженные годы (например, в дикой Африке в разные времена, в период средневековой чумы в Европе, французской революции XVIII века, в 1917 году в России…) поголовно все дети представляли собой “обманки”.
Впрочем, подобная историческая тема недолго присутствовала в моей голове; согласно юному возрасту, были и поинтереснее.
Надо сказать, что первые минуты моего появления в клинике им. Отто на Васильевском острове таили в себе угрозу. Похоже, я не хотела расставаться с уютным маминым телом. Роды были трудными, в результате акушерка вытащила новорожденную за ноги, а потому одну растянула.
В день моего рождения бабушка заболела скарлатиной, в нашей коммунальной квартире произвели дезинфекцию, а меня стали перемещать с места на место. Первыми пристанищами ребенка стала бельевая карзина в комнатушке маминой подруги Маруси. По неизвестным мне причинам корзину сменил ящик комода в квартире маминого брата. (Древний комод и тот исторический ящик существуют по сей день).
Родственники свидетельствовали, что перемещения новорожденной с места на место сопровождались ее плачем неустановленного происхождения. Мама вспоминала, что ревела я без интервалов, причем не свойственным младенцам грубым голосом. (Подозреваю, что уже тогда предчувствовала нежелательные повороты биографии. (Впоследствии описала их в рассказе “Под крылом Ангела хранителя”).
Все это происходило в условиях тропической жары, необычной для Ленинграда в мае месяце.
Не берусь судить, были ли упомянутые обстоятельства случайностью или несли в себе предупреждение: “Привыкай, девочка! Готовься к лихим поворотам судьбы…”
Что происходило потом? О, в дальнейшем в нашей коммунальной квартире происходило много любопытного, и не без моего участия! Но сперва вспомню ушедшее время.
Подобные экскурсы в далекое прошлое мне необходимы в качестве фона происходившего на балконе - главном объекте этого рассказа.
На Саперном переулке (дом № 6, кв.5, тел. Ж-217-85) мои дедушка и бабушка, как я впоследствии вычислила, поселились в 1890 году в качестве молодоженов. Тогда дом тоже был юным. (Дата его постройки, выбитая в 1873 г. при входе, существует по сей день).
В отдаленные времена та квартира насчитывала одиннадцать комнат, что соответствовало уровню жизни растущей семьи с тремя сыновьями-погодками, глава которой был преуспевающим петербургским адвокатом. Еще была прислуга, проживавшая в маленьких комнатах - “людских”.
События 1917 года перевернули семейный уклад. В результате так называемого “уплотнения”квартира была поделена на две - одиннадцать комнат сузились до пяти, две оставили деду с семьей.
В такую квартиру-поделенку спустя годы принесли меня в заимствованной у Маруси корзине, беспрерывно ревущую по непонятной причине. Как свидетельствуют родственники и соседи, стоило папе водрузить корзину с дочерью на стол в прихожей, она (то есть я), к радости окружающих, перестала плакать. Не догадалась ли на подступах к познанию, что оказалась в благоприятной среде обитания?
Я помню себя с трех-четырех лет. Примерно в это время начала воспринимать нашу коммуналку в качестве собственности. Нашей семье, то есть маме, папе, бабушке и мне, принадлежали одна большая комната с тремя окнами на Саперный переулок и маленькая узкая, похожая на довесок к большой.
В разные годы мне случалось бывать во многих коммунальных квартирах, но подобных нашей на Саперном в период моего детства не видела. Дело в том, что ее населяли единомышленники, объединенные общими интересами. Ни о какой вражде соседей и речи не было! Обычно они группировались в столовой, до “уплотнения” служившей прихожей семье адвоката. Это место по многим признаком было знаковым сосредоточением жизни коммуналки.
В столовой-прихожей, на фоне сохранившейся от былых времен массивной вешалки с отделением для галош, за большим круглым столом жильцы трапезничали, принимали гостей, обсуждали спектакли, делились новостями, читали стихи… Мне запомнились многие посетители нашей квартиры, включая Соломона Михоэлса (Соломончика) с женой.
На подступах к репрессиям, выкосившим людей, это был своеобразный островок общих культурных интересов. (Под напором массовых арестов вскоре он перестал существовать).
В одной бывшей “людской” (метров восемь - десять, окно во двор) возле кухни жила интеллигентная дама, книжница и театралка Любовь Григорьевна, сотрудник Эрмитажа и Пушкинского дома. В ее комнатке у моей мамы начались роды. Впоследствии Люба мне рассказывала: “Она жаловалась на боль, а я ее уговаривала: мол, сперва пришей мне воротничок, а потом отправляйся рожать…” Еще она вспоминала, как спустя год в той же комнате я сбрасывала с дивана подушки.
Другую людскую - тоже рядом с кухней - занимала добрейшая тетя Женя - кузина моего папы. В глубине квартиры находилась комната музыкантов - Клары и Миши.
Вот в таком окружении я находилась с раннего детства до поступления в первый класс. И все уделяли мне внимание - принимали участие в кормлении, дарили подарки, ласково называли “Танечкой”, а сердобольная тетя Женя с умильным взглядом на лице - “крошечкой” и “родненькой”. Не случайно наша квартира представлялась мне защищенным пространством.
Конечно, бабушка и няня держали меня в поле зрения, но их контроль не мешал мне шастать туда-сюда, включая жилье соседей. К четырем годам я вовсю пользовалась этим правом, открыв два притягательных места - туалет и комнату пианистки Клары.
С туалетом у меня были особые отношения.
Дело в том, что в детстве я плохо ела. Это выражалось в том, что во время трапезы старалась вообще не открывать рот. К процессу моей кормежки были подключены родственники и соседи. Подобную сцену на даче в Разливе неоднократно наблюдал Евгений Львович Шварц, спустя двадцать лет описавший ее в воспоминаниях: “Танечка в то лето еще не разговаривала почти, беленькая, розовая, светлоглазая, не то все думающая о своем, не то дремлющая. Когда Наташа просыпалась (дочь Шварца, моя подруга по жизни), обе девочки усаживались на стеклянной маленькой терраске завтракать. И бабушка Белогорская кричала властно: “Ешь! Глотай! Опять она держит кусок за щекой! Что это за существо!” Далее дядя Женя (так я называла Шварца в детстве) пишет про дочь, которая одновременно ела с аппетитом и слушала его рассказы. “... под мои рассказы, под властные окрики бабушки Белогорской: “Не держи за щекой!” - к чему Танечка относилась вполне хладнокровно, мечтательно глядя в окно, - завтрак подходил к концу”.
В свою очередь, мне вспоминается котлета за щекой. Когда после недоеденного за столом меня укладывали спать, бабушка приказывала ее выплюнуть.
Нарисованная Шварцем картина и предания на этот счет - истинная правда. Так продолжалось годами в городе и на даче. Любопытно, что спустя лет тридцать я убедилась в том, что слухи о моем кормлении оказались долгоиграющей пластинкой. Как-то в Библиотеке Академии наук некая ученая дама поинтересовалась: не та ли я девочка, которая в детстве плохо ела?
Причина моего голодания неизвестна. Но ребенок нуждался в какой-то еде, а потому нашел способ добычи того, что требовал его организм.
В ту пору маленькие девочки на платьицах носили переднички с кармашками. У меня хватило сообразительности использовать такой кармашек для кратковременного хранения продуктов питания - куска хлеба и луковицы. Хлеб я незаметно брала с обеденного стола, а головку луковицы находила в кухне. Затем с ворованной едой закрывалась на крючок в коммунальном туалете, где пристраивалась на стульчаке и с аппетитом приступала к трапезе. (Моим воровским задаткам посвящен рассказ “Кражи”).
Должна сказать, что поедание лука с хлебом доставляло мне истинное удовольствие. На фоне такого деликатеса остывшая манная каша и молоко с пенкой выглядели отравой. От их образов и теперь вздрагиваю. А вкус черного хлеба с репчатым луком не променяю на бутерброд с черной икрой. Более того, с далекого детства сохранила привычку устраивать себе хлебно-луковый ланч.
Вторым объектом моего интереса была комната пианистки Клары.
Не могу сказать, когда арестовали ее мужа Мишу. Знаю лишь, что в лагере он находился долго. Поскольку я его не запомнила, о нем и речи нет. А это значит, что мои визиты в их комнату происходили в период одиночества Клары.
В ней, как и в ее комнате, я видела нечто особенное.
Высокая, медлительная, с печатью рассеянности на лице, в шелковом халате восточного образца, Клара ассоциировалась у меня со сказочным существом. В прихожей-столовой и на кухне она обычно появлялась со слегка вытянутыми вперед руками и растопыренными пальцами. По- видимому, таким способом берегла свои музыкальные руки.
Но больше всего меня привлекала ее просторная комната с белой кафельной печкой, роялем, картинами на стенах и главной деталью - балконом. Из разговоров взрослых мне стало известно, что в былые времена, то есть до “уплотнения”, эта нарядная комната служила спальней моим дедушке и бабушке.
В нашей большой комнате балкон отсутствовал. А ведь именно он был предметом моего интереса!
Долго ли вынашивала план проникновения в комнату Клары? Что собиралась там делать? Зачем прихватила с собой деревянный ящик с разного размера кубиками - красными, зелеными, желтыми? Почему соседи, родственники и няня не заметили моего исчезновения? Тогда я была слишком мала для подобных рассуждений, а нынче - спустя череду десятилетий - не берусь оценивать логику мышления ребенка. Словом, на эти вопросы нет ответа.
Тем не менее без препятствий (Клара была на кухне) я оказалась там, куда стремилась, и сразу двинулась в сторону балкона. Поскольку ящик с кубиками мешал мне разглядывать панораму улицы, я опустила его на пол.
Надо сказать, что в ту далекую пору Саперный представлял собой тихое место. Не в пример нынешним временам с рядом машин у каждой парадной, ничего подобного не было. (Полагаю, что такси в городе можно было пересчитать по пальцам). Время от времени в переулке появлялась лошадь с подвязанным под мордой мешком с овсом. Как следствие, брусчатка (асфальт тоже отсутствовал) сохраняла следы лошадиного присутствия.
Прежде всего, я ухватилась ручонками за железную решетку балкона, затем тщетно старалась просунуть голову через ограждение. Голова не пролезала, зато удалось рассмотреть много интересного. В поле моего зрения справа попал небольшой кусок улицы Маяковского (в прошлом Надеждинской), слева тянулся Саперный. Когда выяснилось, что мостовую и тротуар не получается увидеть, решила прибегнуть к разведке посредством кубиков. (Таково мое нынешнее предположение; истинная причина участия кубиков в той балконной истории, разумеется, остается загадкой).
Сперва я вынула из ящика один кубик и бросила его за решетку балкона. И он, подобно самоубийце, рухнул вниз. Раздался слабый звук его приземления. Видимо, занятие мне понравилось. За первым броском последовали второй, третий, и так далее... А когда в очередной раз нагнулась к ящику и не обнаружила в нем ни одного кубика, скудным умишком поняла: произошло нечто плохое… Попытки разглядеть улетевшие кубики через решетку балкона ни к чему не привели, так как траектория их полета была скрыта от моих глаз. И тогда, подхватив пустой деревянный ящик, я бросилась за помощью вглубь квартиры…
Произошедшее в дальнейшем хорошо помню.
В прихожей-столовой свет не горел. Но там находилась тетя Женя. Захлебываясь слезами, я кинулась к ней, ухватилась за ее юбку и начала сбивчиво рассказывать о постигшем меня горе. И тут случилось непредвиденное…
Дело в том, что мягкая по натуре, постоянно защищавшая меня тетя впервые проявила себя в несвойственной ей роли воспитателя-моралиста.
Надо сказать, что незамужняя и бездетная тетушка не имела опыта воспитания. По ее представлениям, от ребенка надо требовать послушания и соблюдения порядка. Видимо, она решила, что бросание кубиков с третьего этажа - серьезное нарушение порядка, то есть дело нешуточное. А потому надо принимать воспитательные меры. И тогда она начала действовать методом угроз.
Разумеется, за давностью времени не могу в точности воспроизвести ту речь, но смысл и тон произнесенного помню.
Она руководствовалась ключевым приказанием “Нельзя!”. Это означало, что я должна благонравно пить молоко с пенкой и есть морковное пюре, не входить без приглашения в чужие комнаты, не брать без разрешения еду со стола с последующим ее употреблением в туалете (намек на кусок хлеба и луковицу), не бросать игрушки с балкона... Словом, ни шагу в сторону!
Далее, следовала пугалка не для детских ушей. Суть ее такова. - Ты невоспитанная девочка! Ты без разрешения пошла в чужую комнату! Ты поступила отвратительно, а потому заслуживаешь наказания. Кубики тебе уже не принадлежат. Их подобрал милиционер и унес с собой в милицию. Больше ты их не увидишь. Скоро он придет за тобой и заберет тебя… навсегда.
Голосом милиционера тетя Женя продолжала развивать свою мысль. Слушая ее, я покорно молчала. А потом, защищаясь от потока ужасных слов, вовсе перестала их воспринимать. Ее воспитательный прием (хуже не придумаешь!) моментально ударил по моей психике. Я представила себе стража порядка с суровым лицом и зычным голосом, непременно высокого с глазами волка из сказки про Красную шапочку, в милицейской форме с оружием на ремне. Вот он входит в нашу квартиру, берет меня за руку и навсегда куда-то уводит… Поскольку представления о милиции у меня отсутствовали, она ассоциировалась с жилищем сказочных персонажей - злой волшебницы или Бабы Яги.
С этой минуты моя жизнь превратилась в кошмар, так как была подчинена чувству страха во главе с милиционером. Его ожидание буквально преследовало...
Я вздрагивала от любого звука - шагов в прихожей-столовой, звонка телефона в коридоре и в квартиру, раздававшихся голосов… Перед сном с головой закрывалась одеялом, днем забивалась в дальний угол в нашей с бабушкой маленькой комнате. Однажды спряталась в туалете, но была разоблачена тетей Женей и передана няне.
Не лучше дело обстояло на прогулке, где на каждом шагу чудился милиционер.
Хотя в ту пору уже была отменена карточная система на продукты, за ними в магазинах выстраивались очереди. Нередко детей брали с собой в качестве дополнительных покупателей. Как-то мы с няней отправились в магазин на Жуковского с бутылками, предназначенными для разливного масла. Очередь петляла на улице, стояли мы долго. Вдруг поблизости оказался милиционер. Когда я увидела, что он направляется в нашу сторону, моментально спряталась за нянину спину. Не берусь оценивать степень охватившего меня страха. Потом оказалось, что страж порядка увидел в очереди знакомую женщину и захотел поговорить с ней.
Детская психика обладает свойством отторгать раздражители. Прежде всего, это относится к малышам. Хотя следы испуга могут сохраняться, но постоянно ребенок не носит его в себе. Подобным образом происходило со мной. Вместе с тем не могу ответить на ряд вопросов. Как долго я горевала об утрате любимых кубиков? Когда образ милиционера перестал преследовать? Почему добрейшая тетя, много раз защищавшая меня во время еды, в случае с кубиками проявила себя в несвойственной ей манере?
Мне запомнилось и другое детское горе - утрата куклы. Примерно в том же четырехлетнем возрасте, в той же прихожей-столовой получила ее в качестве подарка Соломона Михоэлса. Кукла лишилась лица после того, как я протерла его мочалкой. Тогда я тоже ревела, но присутствовавшие меня не пугали, а успокаивали.
Любопытная деталь: в дальнейшем кубики и кукла в дом не возвратились.
Оглядываясь назад, вижу картину в ином ракурсе. Моя добрейшая тетя в роли Демона стремилась к добру, а совершила зло по отношению к маленькому ребенку. Увы, зло превысило. Но одновременно она дала мне урок: запугивание - не лучший прием воспитания. Никогда с моими детьми и внуками я не общалась посредством угроз. Такова моя позиция.
Прошло много лет. Завершался XX век. Страна и Ленинград поменяли названия. Давным-давно не было ни папы, ни тети Жени, коммунальная квартира перекочевала на задворки моего сознания - единственного свидетеля происходившего на балконе в комнате пианистки Клары. Словом, наступили другие времена с иными действующими лицами. И тут произошло то, что увековечил Федор Тютчев правдивой строкой: “Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…”
Действительно, в былом объеме прошлое не возвращается, но в определенных условиях способно напоминать о себе, причудливо переплетаться с настоящим. Для этого требуется похожая ситуация. Именно так произошло со мной. Столкновение с постовым на проезжей части Невского вытянуло из памяти давнишнюю историю с бросанием кубиков с чужого балкона и мнимым присутствием милиционера, которым стращала тетушка.
Суть произошедшего такова.
До эмиграции нашей семьи оставались считанные дни. Не все дела были завершены, поэтому я торопилась их довести до конца. Обдумывая последовательность действий, в состоянии рассеянности пересекала Невский. А когда нарушила правила перехода, была остановлена милиционером - молоденьким парнишкой по фамилии Глушков. Похоже, он только-только приступил к работе уличного блюстителя порядка. Первым делом он потребовал документ, удостоверяющий мою личность. Поскольку все документы уже находились в ОВИРе, мне нечего было ему предъявить. И тут с его стороны начались пугалки штрафом (денег у меня с собой было всего-ничего), отправкой на учебу (изучение правил поведения на улице), а для начала выяснение моей личности в районном отделении милиции.
Всего этого было достаточно для того, чтобы далекое прошлое напомнило о себе. Память мгновенно высветила милиционера, придуманного тетей Женей в воспитательных целях. Но поскольку я была уже не маленькой пугливой девочкой, а человеком с опытом поведения в социальной среде, то начала действовать по принципу: ”Спасение утопающих - дело рук самих утопающих”. И тогда устроила безусому постовому спектакль в духе “Современника” - косила под дурочку, этакую городскую сумасшедшую. И он, поверив в чушь, которую несла, был рад отделаться от меня.
По дороге домой я восстановила в памяти былую историю с участием кубиков, балкона в доме на Саперном, несуществующего милиционера и моего панического страха быть им забранной. В тот же день записала произошедшее на Невском, а спустя годы этот комический случай лег в основу рассказа “Глушков”.
Эпилог
Мой отец ушел из жизни в ленинградскую блокадную зиму 1942-го года. Ему было сорок восемь лет. Вскоре скончалась тетя Женя. Оба упокоены в неведомых братских могилах. Незадолго до смерти папа отдавал часть своего мизерного продуктового пайка и остаток дров незнакомым людям - женщине и ее дочке моего возраста. В начале XXI-го века мой старший внук сделал фильм о поступке прадеда.
Тридцать лет мама хранила его блокадные письма. Теперь они находятся в семейном архиве.
За время нашего не столь долгого общения отец последовательно прививал своему единственному ребенку, к рождению которого первоначально не был готом, все то, чем владел сам - преданность семье, ответственность за выполняемую работу, уважение к природе, тягу к литературе.
У меня был лучший из отцов. Порой мне кажется, что свои земные шаги я совершаю под его потусторонним руководством...
Дом на Саперном в Санкт-Петербурге с балконом на третьем этаже существует. В последний раз я была в квартире под № 5 в начале нового века. В бывшей уютной прихожей-столовой, нагруженной коммунальной утварью, мне открылась картина запустения. В роли единственного свидетеля былых посиделок за круглым столом мне чудился звук падающих с балкона разноцветных кубиков.
Добавить комментарий