Красногорье
Катя встревоженно оглянулась:
− Смотри, Юр, она шагает за нами уже полчаса, не меньше. Прямо как робот. Я боюсь.
Приостановившись, Юрка стащил через голову свитер − хоть и сентябрь на дворе, а взопрел от быстрой ходьбы − и нарочито лениво, утаивая беспокойство, посмотрел назад. Вдалеке, рядом с убранным пшеничным полем, по-прежнему маячила фигурка Рубцовой.
− Да ну ее, не бери в голову. Наверное, по своим делам топает куда-нибудь. − Или бабочек ловит, − не совсем уверенно добавил он.
− За нами она следит, − не унималась Катя, − вот вернемся в универ из колхоза - и выговор схватим по комсомольской линии за аморальное поведение. А то и просто отчислят.
− Ладно, давай за поворотом в лес свернем, − решил Юрка, − не попрется же она следом.
Настойчивость Рубцовой и особенно Катино волнение не нравились ему: дело шло к вечеру, до ужина в столовой деревенской школы, где поселили их группу, оставалось пара часов, не больше. По Юриным простодушным задумкам, этого было вполне достатоточно, чтобы − даже с учетом его собственной неискушенности − лишить распаленную Катьку девственности и заодно потерять невинность самому. В их неполных тридцать шесть на двоих.
К тому времени их связывало многое: и шальные, распаляющие прикосновения, и воспаленные от поцелуев Катины губы, и синяки-засосы на ее царственной шее, и даже маленькие царапинки вокруг набухших сосков ее сахарно-белой груди − от Юркиных неистовых лобызаний. Не хватало лишь земной, плотской близости, да и та надвигалась стремительно, витая рядышком – только руку протяни. Они боялись уже подходить друг к другу на людях: обоих пронимала нервная дрожь, пересыхало во рту у Юры, туманились Катькины глаза.
Именно поэтому, едва Юрка, сглатывая от возбуждения слюну, предложил Кате пройтись перед ужином до окрестной рощицы, что уютно раскинулась совсем неподалеку, она, не раздумывая, согласилась.
Рубцова, одна из нескольких преподавателей, отправившихся на сельхозработы с первокурсниками, тотчас приметила наметанным глазом исчезновение этой готовенькой, как она называла их про себя, парочки. Забежав в избу, где ее разместили на постой, и натянув резиновые сапоги − перейдя вброд небольшой ручеек, она думала опередить “готовеньких” − Рубцова стрелой метнулась к овражку за деревней.
Расчет ее, однако, не оправдался: выбравшись, запыхаясь, на другую сторону ложбины, она увидела спины подходивших к заветному улеску Нежданова и Волковой. Юрка, вздохнувший было с облегчением − ускользнуть вышло незамеченными − на всякий случай обернулся.
− Блин, Рубцова все-таки увязалась за нами, − выдохнул он с досадой, почти ругнувшись. И тут же добавил, приостановив за руку разворачивающуюся Катю. − Не оглядывайся, а то еще почует неладное и припустит, − пойдем дальше, к лесу, здесь негде спрятаться.
Взявшись за руки, они пробежали что есть духу через игрушечную рощицу, замедлив шаг только на большаке, начинавшемся у колхозного поля. В отдалении, темнелся на фоне предвечернего неба настоящий, густой лес. Не сговариваясь, направились туда. Малиновая у горизонта синева успокаивала и влекла к себе.
За поворотом, скрывшись от настырного преследования Рубцовой, они вошли в лес. Сосновый и прозрачный у большака, он незаметно переходил в хвойные дебри с беспорядочно раскиданным валежником, выдававшим их присутствие звонким треском ломающегося хворостья. Когда бледно-голубые от просматривавшегося сквозь них неба зазоры меж деревьями потускнели, Юра остановился. Место было хорошее, сухое и укрытое от постороннего взгляда мохнатыми лапами елей.
“Давай здесь”, – категорически, словно все было решено и Катькиного согласия не требовалось вовсе, объявил он. Катя, зарумянившаяся от быстрой ходьбы, со слипшимися на лбу прядями каштановых волос и еле заметными бусинками пота на кончике носа, послушно кивнула. Полуприсев на сломанную, но крепкую наружно ветвь, протянувшуюся между соседними деревьями, Катя сняла легкую демисезонную курточку, оставшись в тесном пуловере.
Истомившийся в ожидании этой минуты Юрка, подойдя к ней, обнял за плечи, поцеловал влажную Катькину шею, прижался теснее к ее джинсовому лону. Руки скользнули вниз, размыкая пуговицы-змейки, срывая нетерпеливо штанины с нее и себя. Катя, оцепенев и запрокинув голову, жарко дышала Юрке в ухо, не помогая ему.
Валежина переломилась гулко от их суматошной тяжести, и они рухнули вниз, на толстый слой кукушкиного льна, смягчивший удар. Катя, вскрикнув с перепугу, тут же притихла, покорствуя молча Юркиным возобновившимся стараниям. Задрав до подбородка куцый свитерок, он лихорадочно мял ее вырвавшиеся из нерасстегнутого лифчика тугие, лилейные груди, одновременно тыкаясь неумело между Катькиных ног, пока еще сомкнутых, но медленно распахивающихся ему навстречу.
В какой-то миг неопытному Юрке показалось, будто, углубившись во что-то нежно-упругое, охватившее долу его юношескую твердость, он достиг, наконец-то, предела своих мечтаний.
Вдруг совсем рядом, метрах в тридцати от них, раздались напористые, точно чеканящие по подстою шаги. От неожиданности, Юра впился губами в Катькин приоткрытый рот, и, не в силах больше сдерживаться, замлел от неописуемого восторга, фейерверком осветившего мозг...
Рубцова прошла мимо, не заметив их. Приобняв Юрку за шею теплой ладошкой, Катя ласково взъерошила ему волосы на затылке. К ужину они вернулись в деревню.
Лишь много лет спустя Юра нечаянно выяснил, что Рубцова была давнишней знакомой отца и именно тогда, в колхозе, она приглядывала за ним − ну и по случаю, за Катькой − по его просьбе.
Ри-Ри
О Ри-Ри думалось, когда в безликой повседневности не виделось просвета и нужно было убеждать себя снова и снова, что где-то далеко есть человек, живущий с крупицей твоей души. Уже пять долгих лет прошло с тех пор, как они расстались, но забыть её не удавалось, сколько бы он ни старался. Тогда Ри-Ри сказала ему, полушутя, – но в уголках светло-карих глаз блеснули вдруг слезинки, − что в её сердце он поселился навсегда, заняв там крохотное, но очень дорогое ей местечко.
Из года в год он утешал себя, болезненно лелея мысль, что так оно и есть на самом деле.
Ри-Ри была намного моложе его, но разница в годах не ощущалась, не теребила совесть укором или предостережением.
“Вот тут, − говорила она, постукивая себя по лбу аккуратным пальчиком с розовым ноготком, − я мудрая старушка. А ты мальчишка, наивный и несмышлёный”.
Так она и звала его, my boy, после их первой близости. В этом не было ничего притворного, неискреннего: в женском её понимании он целиком принадлежал ей − и как мужчина, любовник, и как мальчик, отчего-то нуждающийся в её защите и покровительстве.
После их нечаянного знакомства и мгновенно возникшей симпатии, Ри-Ри, уступая его просьбам, иногда заходила к нему домой на чашку кофе и разговор ни о чём, бездумный и взволнованный. Ибо они были вдвоём, наедине, а всё остальное не имело значения.
Однажды, когда они сидели рядом слегка касаясь друг друга плечами, он обнял её бережно, не рассчитывая на взаимность, и попытался поцеловать. На долю секунды, растерявшись, Ри-Ри упёрлась кулачками ему в грудь, но тут же, едва ли не сразу, обхватила шею горячими ладошками и прижала к себе, ловя его губы.
Они были вместе два неполных года, до самого отъезда Ри-Ри домой, за океан, где её ждали муж с сыном, родители и место доцента в престижном университете. Все это время, несмотря на его тяжёлый характер, ревность, цинизм и невесть что ещё, она оставалась с ним, догадываясь о его чувствах и потому безропотно возвращаясь после нелепых ссор.
Когда они любили друг друга, Ри-Ри без остатка дарила ему себя – с благодарностью и самозабвением. В счастливевшие мгновения она восторженно и с какой-то испуганной мольбой в глазах смотрела на него, не отрывая взгляда, будто выискивая тщетно призрачный шанс, надежду, что уберегла бы их от неминуемого расставания.
В тот день телефон позвонил неожиданно, прервав их затянувшийся поцелуй. Взглянув на номер, Ри-Ри тотчас посерьёзнела, радостные ещё секунду назад глаза её отразили недоступный ему, но привычный ей мир.
“Yes?”, – отвечая звонившему, озабоченная и погрустневшая, она ушла в другую комнату, закрыв за собой дверь.
Разговор длился долго, голос Ри-Ри доносился из-за стены – то ласковый, то смешливый, то настойчивый, словно успокаивающий невидимого ребёнка, которому приснился дурной сон. Вернувшись, она молча села рядом и, как котёнок, положила ему на колени свою коротко остриженную голову. Он прикоснулся рукой к худенькой, по-детски беззащитной шее, взъерошил её густые, чёрные с рыжинкой волосы.
− Кто это так поздно? У вас там час ночи. Дома всё в порядке? – спросил, уже зная ответ.
− Муж. Плачет. Ему приснилось, что я с другим. Хотел услыщать мой голос.
“Господи, − подумалось ему, − тоже любовь”. Необъяснимая, тысячемильная проницательность воспалённого любовью мозга, мгновенно уловившего на таинственных волнах сигналы измены. Но она вернется к нему через полгода, а ты останешься один и, разбуженный ночью таким же предчувствием, не сможешь позвонить ей, поделиться тревогой, безоглядно довериться нежным успокоениям, развеять страхи...
Добавить комментарий