Желание <...> вещь, весьма много в себе упаковывающая;
это никогда не есть желание одного объекта,
это есть желание, разворачивающее все
человеческое существо в свободном движении.
Мераб Мамардашвили
В недавние относительно мирные времена маски и перчатки носили только практикующие хирурги в операционных, а вне их мало чем отличались от обычных граждан, и бруклинские публичные библиотеки были настежь открыты для всех желающих... Вот тогда я углядел на полке роман Елены Литинской, название которого вернуло меня к цитате, застрявшей в памяти, а сейчас – вынесенной в эпиграф. Почти дословное текстуальное совпадение с исследователем творчества Марселя Пруста не могло не обратить на себя внимания. Параллели: женщина в свободном пространстве и человек в свободном движении. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы я не прошел мимо книги в скользкой красочной обложке.
Раскрываю и вижу дежурное предупреждение, чтобы читатели не отождествляли героев книги с конкретными людьми и реальными событиями. Благополучно его игнорирую, потому как из гипотетических персонажей книги никого не знал лично, а из событий – лишь то, что можно вычитать в приведенной автобиографической справке и аннотации. Отвлекаюсь от непреложного факта, что каждый автор пишет «только о себе, все остальное до него сказали» (Дмитрий Быков) – конечно, с теми или иными вариациями, обратившись непосредственно к тексту романа.
Елена Литинская настолько вжилась в мир Люси, что отговорка выглядит, мягко говоря/грубо выражаясь, – отмазкой. Без комментариев: Мадам Бовари – это я! Конечно, не по фактуре, но в реконструкции внутреннего мира. В этом смысле использование готовых паттернов и их суммирование годится только для собирательного образа пазла идеальной героини – способ, обанкротившийся почти два века назад: губы Никанора Ивановича, нос Ивана Кузьмича, развязности Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича... И бесконечно требовательной к себе Литинской этот путь был заказан напрочь.
Что осталось за кулисами кадра помимо привлекшего меня названия? Объяснюсь без пересказа сюжетных линий; за четыре года со дня выхода многие ознакомились с первоисточником, и предложенное мною бледное изложение зависнет невостребованным.
Итак: прежде всего – свобода, включившая в себя пространство, полет, поиск, падение (впрочем, отложу в сторону нежелательную ассоциацию), движение, развитие... Именно стремление человека оторваться от прежней рутины, взять игру на себя – в этом и заключается смыслообразующий пафос романа с его прихотливой канвой. Течение событий (фабула) не всегда совпадает с последовательностью сюжетного изложения под диктат авторского календаря.
Восстанавливая хронологию, мы застаем героиню в момент ее расставания с школьной любовью – благополучным Игорем. Влачить совместно любовный треугольник? Ну, нет! с любовью, как в песне поется,
справится одна,
а вместе им не справиться!
На том единолично и порешила.
Другая исходная точка, зафиксированная во времени, она же загадка, имманентно протянутая через роман – встреча с цыганкой. С этого момента, можно считать, начинается скрытый отсчет событий, приведший к ожидаемому неожиданному концу, включив в себя любовные искания, неудачный брак, воспитание ребенка в контексте врастания в новую реальность и взаимоотношений с другими людьми. А для этого опять же нужны свобода и пространство, готовность от первой не задохнуться, а от второго – не потеряться. Через столь узнаваемые круги врастания в новую жизнь и проходит героиня, пусть не без потерь, и не всегда с высоко поднятой головой. Но из ничего и выйдет ничего – в полном соответствии с заветом старика Лира (Большой взрыв благоразумно оставляю в стороне).
Внимательный читатель вовлекается в то же пространство, что и героиня, вместе с ней (и вместо нее!) проходит все круги «однопространственной» с нею жизни через кротовые норы расстояний и времен, проложенные Литинской, переживает катарсис, достигнув желанной заводи. Благодаря нелинейности нарратива романа перебивается монотонность восприятия, напрягается память и будируется воображение...
После изложения событий восьмидесятых годов мы вперебив читаем то, что происходит в семидесятых, уже информированы о том, чего не дано до времени знать персонажам. Тем самым повышается не только градус интереса к происходящему, но и горячится фантазия читателя, не позволяя лениво скользить глазами по строчкам, не говоря уже о том, чтобы заглянуть в конец книги, чем там, дескать, все обернулось. И в каждом отдельно взятом эпизоде не только неотрывно следим за текущими событиями, но и предугадываем их дальнейшее развитие. Добавить к этому сопряжение с личной судьбой (авторской и читательской) – и можно уверенно предсказать успех подобного приема.
Взаимосвязь пространства и времени в романе невольно вызывает в памяти ассоциации с именем первооткрывателя теории относительности. От покинутой страны через итальянскую пересменку на новое место жительства – такова арена драматического действа; пространство не только внешнее, но и внутреннее, в котором Люся реализует себя, свои способности и интенции. Границы его постоянно расширяются как в инфляции Вселенной. На вырост! Присовокуплю к нему и авторское – пространство творчества. И оно, послушное воле Литинской, в романе структурировано хронологически. Издревле люди находили порядок и цикличность в движении звезд, смены времен дня и года. И если автор решается нарушить последовательность изложения событий, у него есть определенные основания. Здесь, несколько вольно используя философскую методологию, констатирую дополнение исторического способа изображения логическим, нелинейно связывая фабулу, как содержание всего случившегося, с замысловатым сюжетным воплощением, прервав одномерную причинно-следственность.
Карты так легли по законам вероятности или самобытная авторская фантазия подсказала? Как бы то ни было, подобный подход оказался драматически и стилистически оправдан. Да и разгадывать хронологические препоны много интереснее, связывая прерывистую нить «судеб, событий» люсиных приключений, одновременно удерживая в памяти предыдущие, их перерывы постепенностей...
Ты моя летняя зима...
Вот по ассоциации вспомнилась незабвенная песня Сергея Рогожина. Почему? Так. Ассоциативная связь, заявляя о себе явочным порядком, объясняется только задним числом. Что я сейчас и делаю. А кто без греха? Самый автор «Форсайтов» пропустил в возрастном диапазоне между молодым Джолионом (1847) и Сомсом (1855) молодых Николаса и Роджера (соответственно, 1849 и 1853), а также вытеснил из памяти старого Джолиона Ирэн, присутствовавшую на обеде у Суизина и бале у Роджера. Впрочем, возможно, Литинская заложила в текст мину замедленного действия в духе набоковских мистификаций. Чтобы карась в озере, а читатель за книгой не дремали. Вот что обнаруживается недремлющим оком в Главе 5 «Весна – лето 1977 года»: «Люся надела свое стильное зимнее пальто, отороченное снизу чернобуркой. И шапку меховую, высокую, пушистую, тоже из чернобурки. Настоящая снегурочка... Стоял солнечный зимний день...»
...Мое зимнее лето!
Буду считать, что вместе с читателями я прошел тест, разминировал ситуацию и изъявил готовность к следующему! А пока с удовлетворением констатирую, что первая же фраза романа окунула читателя в волну страстей, в которой одновременно слышатся иронические нотки в высказанных словах и в творческим рентгеном высвеченном строе люсиных мыслей – своеобразном хоре, сопровождающем действие.
Помимо основного – физического течения событий – в романе наличествует и малозаметный параллельный метафизический ручеек. Исток последнего – в почти мистическом предсказании цыганки: «Не свою жизнь живешь... Не те дороги выбираешь... Такая судьба... Но это через десять лет кончится». Пепел Эдипа стучит в сердце! Это к понятию одноименного эффекта, возникающего вследствие прогноза (ведь цыганочное предсказание претендует на прогностическую роль, задействуя ту же парадигму что и в главной трагедии Софокла). Так вот, прогноз этот определенным образом влияет на будущее через поступки людей, старающихся добиться или избежать предсказания. А то и как наша героиня, – подзабыть до времени, закапсулировав спящей почкой или антителом вируса в организме – вот злоба дня привязалась! – на целых десять лет. Это огромный срок, упаковавший неудачный брак, эмиграцию, взросление сына, безденежье, трудоустройство, мытарство с бойфрендами – и все это одновременно!
Борьба за существование – фраза, знакомая со школьных времен, обретает в этих условиях эмпирическую реальность! И если попервоначалу перед Люсьен стояла задача выжить, то по мере «роста ее благосостояния» встала очередная задача «устройства жизни» все в том же пространстве и в меру его освоения. Неоригинально самоё стремление, но каждый добивается его как может... Люся проходит череду испытаний, столь знакомую иммигрантскому сообществу, и возьму на себя смелость предположить, что не все оно в равной степени обделено тем, что Татьяна Шереметева в своей рецензии на роман со свойственною ей проницательностью обозначила полуоксюмороном – «безнадежная интеллигентка»! Ни одна женщина не забудет первой любви, первого мужчины, первой измены (почти дословно по старинному анекдоту, согласно которому женщина краснеет четыре раза; на зеркальный ответ, что противоположный пол краснеет лишь дважды, даже намекать не буду). При условии, конечно, что она прошла все этапы, а не почерпывает сведения из любовных романов времен пропутинских и возвращенья Крыма. Отвлекся от интеллигентности тефлоновского покроя! Но посыл неизменен: ничто к Люсе не пристало из затейливой лексики самого отвратительного персонажа книги – Андрея, который
ухо
словом
не привык ласкать!
Да и сам я вынес много ценного и обсценного из андреевского репертуара! Пощажу скромность читателей и не буду приводить
тысячи
тонн
словесной
ерунды...
Люся и пошлости – «две вещи несовместные!» – сопротивлялась как могла. В роддоме, где товарки были одна к одной, от свекрови (яблоня от яблока) и встречных-поперечных в иммигрантских кругах... Выстояла. При всех поворотах и приключениях главным в книге остается верность героини своей линии и самой себе в упомянутом пространстве; ее modus operandi реализован в поступках и точнейшим образом зафиксирован в заглавии! Как написал в детском дневнике Толстой: «не всё бывают великие люди, бывают и великие женщины»! Ему простительно! И все это полностью совпадает с вектором американского понятия self-made man! И если у тебя сейчас все есть, а когда только приехал, ничего не было, не забудь, что когда ты приехал, у тебя ничего не было!
Так и хочется написать, что Люся растет по мере освоения Америки, а автор – вместе с романом. Заставлю себя взглянуть на них по отдельности (кесарю-кесарево) и обернусь к декорации событий. Топологическое пространство романа очерчено четко: станция отправления – СССР-пересадки в Европе-станция назначения США, как и временное – 1976-1985 – в течение которого назревали грандиозные катаклизмы во внешнем мире и в жизни героини – тоже. Не буду касаться первых и вторых самих по себе, только констатирую привязку к условиям самодеятельного продвижения Люси в контексте развернутой галереи встреч и ситуаций.
Книга в этом плане представляет собою чуть ли не энциклопедию иммигрантской жизни упомянутого десятилетия. Внимательный и заинтересованный читатель столь много необходимого почерпнет для себя, что у меня лично создалось впечатление некоторой избыточности, если и не самой конкретики, то в растолковывании американских реалий и терминов, характеризующих велфер, фудстемпы, сar service, librarian trainee, разницы в понятиях «миз» и «миссис», референс-деск, сабвей-метро... Остановлюсь в перечислении. Помнится, Константин Станюкович в конце морских рассказов и повестей расшифровывал список недоступных читателю слов.
Аналогичная ситуация и с тем, что в научных кругах высокопарно именуется «списком использованной литературы»; упомяну некоторые источники, на которые походя ссылается Литинская: Голсуорси... «Унесенные ветром»... булгаковская Маргарита... критик Латунский... классическая поэма Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки»... Старый советский фильм «Они были первыми»... «Реверсивная сторона добросовестности!» – скажут мне и будут правы. Найдутся ведь и такие, что поверят автору на слово, не заглядываясь на оборотную сторону словесной вышивки, убеждаясь, как говорится, что там нет ни одного узелка!
Фактографическая ценность деталей? Зависит от контекста и читателя. Так ли уж важно нам знать, в какой ресторан пошли, что заказали, как расплатились с шофером такси и официантом... «Для Атоса это слишком много, а для графа де Ла Фер слишком мало!» Информационная перегруженность, столь далекая от минималистичности отвлекает от других параллелей – собственных интенций героини, ее внутренней жизни. А то и сделать «островок отдохновения» слегка отвлекшись от конкретики в сторону хотя бы художественного отступления от детализированного однообразия. Вообще говоря, я скорее проголосую за отсутствие некоторых звеньев в цепи изложения, чем за их дублирование, парализующее стремление читателей самочинно «дойти до самой сути»!
Методологический вопрос: как читать – удовлетворяясь содержанием или активно соучаствовать, взяв на себя почти что роль соавтора? Исходя из двух полярно-параллельных точек зрения: из текста следует вычитывать только то, что в нем есть, и/или – каждый читатель вправе интерпретировать содержание («Любая интерпретация есть часть самого произведения...» – Мераб Мамардашвили). Мне вторая точка зрения представляется более эвристичной, если, конечно, не принимать всерьез эпштейновскую иронию насчет симбиоза писателя и читателя: «Если бы найти такой удобный, смешанный сочинительско-читательский жанр, чтобы самому сочинять прочитанное, преисполняться радостью сотворчества!» Впрочем, не буду навязывать личные свои предпочтения, а заодно отговорюсь законом Натана По и его саркастическим требованием чёткого указания относительно намерений автора.
Отдавая дань содержательности романа, отмечу за ним еще одно неоспоримое достоинство – к вящей радости тех, кому надоела назидательная литература, – он не учит жить. Начисто лишен дидактики и прямо-таки распахнут настежь к своему читателю: «Твори, выдумывай, пробуй!» Так и хочется повторить невесть откуда залетевший афоризм: «хватит учиться на чужих ошибках, пора свои делать!»
Елена Литинская обладает завидным даром психологического видения и способностью зримо представить характеры действующих лиц, пользуясь всем доступным ей спектром цветов: от дружелюбия и мягкой ненавязчивой иронии до негодования и едкой сатиры, избегая одномерности, находя единственно точные краски. Особенно достается мужским персонажам, наводящим отдаленную ассоциацию с известными строками знаменитого экономиста, который рисовал фигуры капиталиста и земельного собственника далеко не в розовом свете. Впрочем, стоят того! И вовсе не в силу какой-либо сексистской предубежденности, но исключительно заслуженно. Судите сами. Андрей (особстатья!) – люсин муж, которого она и любит и ненавидит, почти по-катулловски, перешедший в статус бывшего, человек со «смещенным центром», раскрыт до последней черты, не исключая и некоторого позитива. Вспомним, как он помог Люсе в трудную минуту болезни сына (правда, это и его сын), что несомненно оживляет эту трагикомичную и узнаваемую фигуру люмпена-интеллигента. Есть и кроме. Это группа люсиных мужчин – пестрый паноптикум узнаваемых персонажей: нескладуха Семен Колорадский, Сережа – неумелый любовник из Филадельфии, Александр, он же Алекс, он же, Алик, ювелир с усиками Кларка Гэйбла, так называемый, Лапуся... Наконец (the second to last, but not least) – «Миша два этажа» (читатели знакомые с его малоэтажностью и отдали должное рискованной шутке!) В предыстории остались Игорь – «любовно-треугольная сторона» и следующий за ним «зимне-летний калиф на час» – аспирант Женя. Эти персонажи выскочили из московского периода и я их упомянул, чтобы место в мужском гареме не совсем пропадало. Забудьте! Хотя в долгосрочной памяти Люси они продолжают жить. Все встретившиеся Люське бойфренды и примкнувшие к ним лица, столь разнообразны и рельефно изображены, что ближе к концу мною самим овладело некоторое самозащитное беспокойство!.. О предсказанном мифологически-легендарном – чуть позже, когда разгуляется... закольцуется... запараллелится.
Отмечу, что согласно роману (совпадающем в этом пункте и с личными моими наблюдениями), мужской половине труднее адаптироваться к новым реалиям, чем женской. И хотя Сергей Довлатов приводил оптимистическое мнение, что в Штатах для успеха вполне достаточно хотя бы одной из трех составляющих: деньги, язык и/или... не буду продолжать, догадайтесь! Это мужское качество и на родине не помешает! Тот же Андрей меня понял бы с полуслова... А побочным доводом в пользу женской гибкости может послужить судьба героини, заслужившей твердую пятерку с минусом (где минус, там и плюс! – толика счастливого случая, вроде того, что лотерейный билет в $1 выиграл целых 50!) Люся освоила базовые американские реалии, не в пример своему этически недалекому мужу, пусть и с неплохим интеллектуальным багажом, успешно заржавевшим по ряду причин. Что добавить? мужчины, как правило, почти не знающее исключений, более уязвимы всем строем незнакомой жизни, а попутно и вами – женщины!
Разные слои иммиграции выписаны превосходно. Вроде прикладной социологии, непосредственно обращенной к лицам и ситуациям. К сожалению, размеры моей заметки не позволяют досконально коснуться этого вопроса. Только «галопом по европам», перечислю то, на чем читатели обязательно остановятся и перечитают: неистребимый бытовой антисемитизм, нравы советского родильного дома, скандалы со свекровью, отношения с коллегами в библиотеке и нетрадиционные отношения, розыгрыш ухода на пенсию в пяти актах (пикник, коронация, похороны и т.д.) – некий парафраз «пира во время чумы». Не трагедия повторилась в виде фарса, а фарс переплавился в трагедию. Уместная и безжалостная ирония самой жизни. Такого автор не выдумает, если не захочет накликать беды с мизантропических позиций. Метафора становится не литературным приемом, но онтологической реальностью, где смерть и спид стоят рядом. И тут самое время обратиться к специфике американского менталитета, выйдя за узкие библиотечные границы. Что автор успешно и делает!
Тем более, что личная жизнь по-прежнему неустроена. С этого момента – подробнее, уговариваю себя. Идет к развязке дело. Тут-то и объявляется «двухэтажный Миша» – бывший муж ее подруги, кстати, нашедшей себе другого спутника жизни. И отношения дружбы и взаимопомощи с «недоскрёбом» Мишей, как следует из текста, «однажды перешли в интимные... Искра... метаморфоза отношений было вполне логична и ожидаема... Они были нужны друг другу физически и душевно... ощущали себя почти семьей». Понимаю, поднаторевший в любовных романах,
читатель ждет уж рифмы розы...
STOP All WAY! Не надо спешить. Эдипов эффект в помощь! Еще две неожиданности. Из небытия материализовался Андрей. Он за рулем, мчится за Люсей и Мишей бампер-в-бампер! Ближайшая литературная аналогия:
Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как божия гроза.
Только – наоборот! Люсе, впрочем, не до литературных реминисценций. Решается ее судьба! Что делать?!
Вернусь на несколько лет назад, когда Люся мечтала, чтобы Андрей исчез из обозримого пространства. Сигнальное слово! Тогда не исчезал. После, когда очень захотелось, – исчез через accident! Вот так женщина! Ничто инфернальное ей не чуждо! Выходит, неслучайно промелькнула сноска на Маргариту...
Итак, последнее препятствие исчезло? Нет, предпоследнее, совершенно случайно совпавшее с тем, кого я, ничтоже сумняшеся, назвал его the second to last! Последнее – это внутренние барьеры, подпертые мелочами быта и неурядицами, которые преодолеть – раз плюнуть! Если любишь... Об этот порог и споткнулась пара: именно такой любви им не хватило. А та, что была – истончилась, обветшала, ободралась и оборвалась... Бывает. Всякий иной Голливуд был бы не столь фальшив, сколь неорганичен вольнолюбивой люськиной натуре. Этого Литинская с ее обостренным чутьем к истине – в жизни и искусстве – допустить не могла!
Теперь уже ничто не мешает приоткрыть завесу цыганского прогноза с назначенным сроком! Читатели, реанимируйте любопытство! Появляется еще не он, но... Книга закольцовывается очевидным-неочевидным мёбиусом. Аналогия с обретенным временем и избавлением от десятилетнего заговора (с ударением на предпоследний слог – я это акцентирую!) Произошло расколдовывание! Читатели могут подобрать и другие красивые эпитеты, но разочарования не простят! Happy end? Как бы не так? я опять забежал вперед! В лучших традициях психологического жанра, в который незаметно перетек любовный роман, конец остается открытым. Разочарован ли читатель? Как знать. Его пригласили к сотворчеству и по большому счету он не оказался внакладе! Вопрос открыт...
Вся жизнь ее была залогом
свиданья верного?
Невысказанная полемика с классиком? Ирония? Ведь не Богом ниспослан, но предсказанием гадалки! Будет ли героиня счастлива? Холодный философ скажет: следует стремиться быть не столько счастливым, сколько достойным счастья. Впрочем, не все согласятся, сказав: надо в первую очередь взять счастье, а достоинство приложится! Словом, нам не дано предугадать...
Роман Елены Литинской читается легко. У подобной манеры письма есть свои достоинства и недостатки. Кто-то из русских формалистов начала прошлого века сформулировал так называемый «закон утруднения», вызывающий состояние понимания в человеке. Специальное утруднение. Не следует огрублять данную методологическую посылку применительно к тексту, «механически» его усложненяя; это диктуется исключительно личными приоритетами, которые, в свою очередь исходят из содержания и авторского видения. И в этом плане Литинская нашла адекватный стиль, одержав авторскую победу и потрафив своему читателю.
Автор растет вместе со своей героиней и романом. Елена творила по следам событий, но создается такое ощущение синхронности, будто ночами записывала едва ли не при свете лучины то, что произошло с ее героиней (alter ego) днем. Во всяком случае, живость читательского восприятия свидетельствует в пользу такого предположения! Иначе зачем браться за перо? Видимо, Литинская шла параллельным курсом с героиней, временами, как водится, антиэвклидовски пересекаясь с нею в точках обретенного опыта.
Подойду с другой стороны: через изменение автора в самом процессе – от первого дня творения и до «бубенчиков славы» – по счастливому выражению Аркадия Галича. Творчество помимо всего еще и способ самоанализа, терапия страждущей души. Это я к тому, что можно было бы посоветовать Люсе (или ее настоящему или будущему прототипу) с самого начала испытаний вести личный дневник. И записывать всё, что с ней будет присходить. А после издать книгу, которая будет читаться с не менее захватывающим интересом, чем та, которую читатель держит в руках, «заглядывая мне через плечо»! Два этих романа: реальный от третьего лица и гипотетический – от первого... Фактически я своим уже текстом следую параллельно этим романам, порою «по определению» пересекаясь с ними в попытке проникнуть в степень успешности реализации замысла! И вот здесь обнаруживается, увы, несвершившееся сближение параллелей прозаического и поэтического дара Литинской; представляется, что от их пересечения роман выиграл бы в разнообразии и художественности – ведь многие ее стихи органично, как на музыку, легли бы события, смягчив и обогатив их взаимно. И читателю больше б перепало!
И здесь мне своевременно вспомнилась последняя фраза из «Преступления и наказания»* ...
PS. Совершенно не предуведомил читательниц, что роман – женский. Хотя и мужчинам есть, чему поучиться!
Два вывода: везде, где я упоминал слово «читатель», желательно прочесть «читательница». Второй – никакого снисхождения к настоящей статье в связи с открывшимся обстоятельством.
--------
*Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен. (прим. редактора)
Добавить комментарий