Ребенок
Существует хрестоматийный полуанекдот. Некая мать обратилась к знаменитому педагогу с вопросом: когда ей следует начать воспитывать своего ребенка?
— А сколько вашему ребенку? — поинтересовался знаменитый.
— Четыре месяца.
— Тогда, сударыня, — последовал ответ, — вы уже опоздали на четыре месяца.
Существует также английская пословица: дайте мне семилетнего ребенка, и я покажу вам в нем взрослого мужчину.
Новейшие исследования, проведенные новозеландским детским психологом Филом Сильвой в городе Данидине (они были завершены в прошлом году), опровергли приведенную английскую пословицу, косвенно подтвердили мнение знаменитого педагога и полностью изменили наше представление о взрослении детей. Ибо исследования эти, проводившиеся над более чем тысячью детей в течение 21 года, со всей очевидностью показали: уже в трехлетнем возрасте маленький человечек представляет собой полностью сформировавшуюся личность. У него еще нет жизненного опыта, и он обладает сравнительно небольшим словарным запасом — это так; но все качества будущего взрослого человека в нем уже присутствуют.
Исследование это, самое всеобъемлющее и тщательное из всех когда-либо проводившихся в данной области, включало детей, родившихся в этом новозеландском городе в 1983-84 гг. Параллельно с ними, исследование охватывало их семьи, и проверка проводилась каждые два года до возраста 15 лет и каждые три года после этого.
В интервью по этому поводу Сильва сказал: “Полученные нами показатели характера у трехлетних малышей свидетельствуют, что на их основании можно весьма точно предсказывать, что именно будет представлять собой этот человек, став взрослым. Иными словами, исследовав характеристики поведения трехлетнего ребенка, можно быть вполне уверенным, что характеристики поведения взрослого человека останутся такими же, изменится лишь их форма. Конечно, бывают исключения, но статистически дело обстоит именно так”.
Так, например, согласно исследованию, изучив поведение трехлетнего ребенка, можно с очень высокой степенью достоверности предсказать, насколько велик риск превращения его в преступника во взрослом возрасте.
Сильву попросили дать перечень выводов из его сенсационного исследования — ученый растерялся: их слишком много, этих выводов. Но вот все же некоторые из них:
— Дети работающих матерей не несут в себе никакой ущербности.
— Дети, вскормленные грудью, и “искусственники” приспосабливаются к жизни примерно одинаково, но первые как правило способнее вторых.
— Леворукость не ведет к каким-либо отклонениям.
— Одно из главных и удивительных открытий: нормальный новорожденный с меньшим весом впоследствии имеет преимущества в смысле развития интеллекта перед нормальным же новорожденным с большим весом.
И, возвращаясь к замечанию знаменитого педагога: чем раньше и чем больше ребенок приобщается к окружающему миру, тем быстрее и лучше пойдет его развитие — развитие интеллекта и обогащение языка.
Но если у ребенка, которому всего один год от роду, наблюдаются серьезные нарушения психики — такие, как неспособность к концентрации внимания или чрезмерная возбудимость, — шансы на то, что он станет впоследствии правонарушителем, составляют 30 процентов.
Это исследование оказалось настоящей золотой жилой для ученых соответствующего профиля: на его основе появилось более 500 статей и монографий. И чем дальше, тем больший международный интерес проявляется к этой проблеме. Особенно в Штатах: Американский национальный институт ментальных проблем — один из главных спонсоров исследования.
Уникальность и значение этого исследования сам Сильва видит, во-первых, в его размахе и, во-вторых, в его непрерывности — практически все обследуемые дети были доведены до возмужалости: из 1037 “пациентов” 97 процентов обследовались вплоть до 21 года. Это достигалось, в частности, даже тем, что к детям-участникам обследования, оказавшимся с родителями за морем, организаторы обследования регулярно летали самолетом.
В наше время, как известно, наблюдается всеобщая тенденция к специализации исследований, вследствие чего они становятся всё глубже и всё уже; в этом смысле исследование Сильвы выгодно отличается широтой охвата проблем и возможностью увязки со смежными дисциплинами и проблемами.
Сильва, детский психолог-профессионал, которому сейчас 55 лет, начиная свое исследование, заинтересовался проблемой поведения детей: каким образом славные ребятишки, бывшие его пациентами, со временем превращались в нечто совершенно иное, в нечто, как будто, прямо противоположное. Первоначально он полагал, что причина лежит в практически незаметном повреждении мозга ребенка, полученном при рождении и все больше проявляющем себя по мере роста. И лишь постепенно он пришел к убеждению, что причина всех наблюдаемых изменений — чисто биологического, генетического характера, покоящаяся на “трех китах”: нарушение способности к сосредоточению, проблема слуха и сверхвозбудимость.
И особо негативную роль, как показало исследование, играет то, что Сильва назвал “фактором враждебности”. Хотя основные черты характера человека в большинстве случаев действительно могут быть определены в трехлетнем возрасте, очень важную роль для дальнейшего формирования личности играет воспитание и окружающая обстановка. Взаимная любовь, уважение и привязанность родителей и детей могут в значительной степени ослабить негативные черты характера. Ненависть, ссоры, побои или безразличие производят, естественно, эффект прямо противоположный.
Язык
За последние тридцать лет произошла и продолжается тихая революция в изучении проблемы языка. Революция — потому что все традиционные представления на этот счет буквально были поставлены с ног на голову. Тихая — потому что, как это ни странно, внимание широкой публики мало привлекли вопросы, связанные с тем, как и почему человек говорит.
А может, это и не странно вовсе: ведь абсолютное большинство упомянутой широкой публики глубоко убеждено, что язык, речь, — это величайшее культурное изобретение человечества. И что дети учатся говорить, подражая старшим. Существует также глубокое убеждение, что у развитых народов и язык гораздо сложнее в смысле грамматики и синтаксиса, нежели примитивный язык примитивных народов.
Так ли это на самом деле? Эксперты теперь отвечают осторожно на этот вопрос — от “не совсем так, и не всё так” до “совсем не так, и всё не так”. Человек, оказывается, не в большей степени “изобрел” язык, чем он изобрел, скажем, свою кровеносную систему. Эту дерзкую мысль высказал Ноэм Чомский, лингвист и философ, профессор Массачусетского технологического института (МИТ), общепризнанный глава современной лингвистики.
Чомский написал целую серию привлекших внимание специалистов книг, доказывающих, что простое подражание и поправки не в состоянии объяснить тех сложных грамматических структур, которые, как бы походя, льются из уст совсем маленьких детей. И взамен подражания Чомский и его последователи настаивали на том, что способность говорить и понимать речь “встроена” в человеческий мозг. Что это особый инстинкт, так же передаваемый генетически, как способность жевать или ходить. “Мы созданы для ходьбы, — говорит Чомский, — и поэтому мы не должны учиться этому искусству. То же самое с речью и языком”.
Дети, утверждают Чомский и его ближайший соратник Стивен Пинкер, известный американский нейролог из МИТ, не “учат” язык, он развивается и растет вместе с ними, как их рост или их вес. И не существует такого понятия, как “примитивный” язык: даже самые захолустные языки аборигенов Океании имеют строгие и сложные грамматические правила, отнюдь не менее сложные, чем в языке Гомера, Данте, Шекспира, Пушкина или Флобера.
До конца 1950-х годов лингвисты фокусировали все свое внимание на попытках описать различия между языками и диалектами. Чомский подошел к проблеме с прямо противоположной стороны: он указал на то, что под этими различиями лежат языки, удивительно похожие друг на друга. И что главное внимание должно уделяться не сомнительному вопросу о культурных различиях, а научному объяснению древнего, как мир, вопроса: что, собственно, значит быть человеком?
Сегодня дети нашей планеты говорят на примерно 5000 языках, но под всем этим, говорят Чомский и Пинкер, лежит некая “универсальная грамматика”, система определенных принципов, свойственных каждому языку. Каждый язык приспосабливает эту систему к своим собственным нуждам, но все они без исключения располагают такими категориями, как существительные, глаголы, времена и прилагательные.
Эта универсальная грамматика, поясняет Пинкер, встроена в мозг человека наподобие компьютерной системы WINDOWS, и она способна оперировать бесчисленным множеством программ, в нашем случае — языков. И каждая такая программа — это рецепт для построения бесконечного количества предложений из конечного числа слов. И никакого подражания.
Например, согласно этой теории (в русском варианте), если маленький ребенок скажет “я идусь” вместо “я иду”, то грамматически это вполне обосновано: он бессознательно сделал это по образцу бесчисленных возвратных глаголов типа “я сажусь”, “я играюсь” и т.п., чему родители его никогда не обучали.
“Люди знают как говорить примерно так же, как пауки знают, как плести свою паутину, — поясняет Пинкер. — Пауки плетут паутину, потому что у них мозг паука, запрограммированный на это. Точно так же мозг человека запрограммирован на речь, и язык проявляется у ребенка спонтанно, без всякого участия сознания или чьих-либо инструкций”.
Так что же все-таки значит быть человеком? В документальной киносерии, показанной в прошлом году по некоммерческому телевидению под названием “Человеческий язык” (The Human Language), популярно излагались новые взгляды ученых на сущность человека и попытка решить старинную проблему: что формирует эту сущность, природа или воспитание? (Эта же проблема, как мы уже видели, частично вошла в исследование и новозеландца Сильвы). Сторонники Чомского видят абсолютное большинство проявлений поведения человека в его наследственности. Иными словами говоря, мы, как и любое другое животное, представляем собой, в первую очередь, продукт эволюции.
На протяжении большей части минувшего столетия ученые-социологи предлагали решение прямо противоположное: мозг новорожденного, утверждали они, представляет собой нечто вроде чистого листа бумаги, на котором “записаны” лишь два простейших рефлекса — рефлекс боли и рефлекс удовольствия; вся жизнедеятельность, следовательно, проявляется лишь в том, чтобы искать удовольствия и избегать боли. Вершиной этих взглядов было глубокое убеждение, что любое проявление деятельности человека — будь то музыка Моцарта или “Майн кампф” Гитлера — является следствием обучающей системы, построенной на принципе удовольствие/боль.
Эта философия легла в основу многих социальных реформ прошлого столетия, как в лагере социализма, так и в лагере прямо противоположном. Предполагалось, что если “улучшить условия жизни” (ликвидация нищеты и безграмотности, улучшение системы образования и условий труда и т.п.), то можно создать новый тип человека, всецело удовлетворяющий требованиям общества.
В телесерии “Человеческий язык” среди прочих выступала Лайла Глейтман, профессор психологии и лингвистики Пенсильванского университета. Она проиллюстрировала приведенную выше теорию “поведенцев” (behavioralists), использовав “компьютерную” метафору Пинкера. Согласно этой теории, сказала она, сознательный разум в состоянии преодолеть отрицательную генетическую наследственность. Разум в данном случае представляет собой нечто вроде компьютера, способного “проиграть” бесчисленное множество программ (software). “А вот крохотный мозг червяка или птицы похож на компьютер с раз навсегда зафиксированной в нем одной программой: инстинктом. Инстинкт и руководит всей их жизнедеятельностью”.
Но на практике, сказала Глейтман, оказывается, что поведение человека в гораздо большей степени ближе к поведению птицы или червяка, чем это допускают “поведенцы”. И наиболее веское доказательство этого шокирующего факта — наш язык. “Идея инстинктивности языка с трудом может быть воспринята обычной публикой, поскольку она, так сказать, антиинтуитивна. “Здравый смысл” подсказывает нам, что если язык диктуется чисто биологическими причинами, значит, он должен у всех быть одинаковым. Тем не менее, французские малыши начинают говорить именно по-французски, а английские — по-английски. Чтобы понять в чем дело, необходимо мыслить глубже. Мысль Чомского заключается в том, что все языки как бы располагаются на одной общей территории, что существует некий универсальный языковый принцип, и что языки, кажущиеся на первый взгляд совершенно различными, на самом деле имеют много общего”.
Да, языки имеют между собой больше сходства, нежели различий, говорит Чомский. Они построены из одинаковых частей, так же, как, скажем, химические элементы от алюминия до цинка собраны из небольшого числа одинаковых частиц, составляющих любой атом. Каждый язык основан на неких общих базисных правилах, постигаемых человеческим мозгом с самого раннего детства. И самое изумительное свойство этой системы заключается в том, что она практически неисчерпаема: науке известны около десяти тысяч различных языков и диалектов, мертвых и живых.
И в каждом из них можно при желании создать любое число абсолютно оригинальных предложений. “А вот сейчас я вам продемонстрирую предложение, которое никто никогда еще не писал и не произносил, — с ухмылкой сказал участвовавший в телефильме комик Джордж Карлин: — “Я иду играть в теннис и наверняка выиграю партию у вдовы Гитлера””.
Ребенок и язык
Отключимся теперь на время от полноценной трехлетней человеческой личности и лингвистических изысканий и вернемся к самому началу: в колыбельке лежит новорожденный и издает целую серию странных звуков — непроизвольные вздохи, фырканье и причмокивание; это младенец приступает к работе над одной из тяжелейших задач на его жизненном пути — он начинает учиться языку.
Несколько недель спустя в семью приходит радость: дитя издает совершенно замечательные звуки — некое подобие гудения и гугуканья. A еще полгода спустя потрясенные родители, не веря своим ушам, слышат слоги, вроде “ба-ба”, “ма-ма”, “па-па” или “да-да”. “Ура! — вопит счастливый и гордый родитель. — Ты слышишь? Она разговаривает! Она только что сказала “папа!”. “Положим, она сказала “мама” — возражает счастливая мать. Радость, разумеется, несколько преждевременная, тем более, что она “сказала” и “папа”, и “мама”, и “баба”, и даже “дада” — а это уже, вроде бы, по-английски.
Такие сцены универсальны и проходят абсолютно одинаково во всех частях света последние десять тысяч лет, а может, и дольше. Тем не менее, ученые и сегодня не в состоянии полностью объяснить одну из величайших загадок, чуть ли не волшебство: каким образом ребенок с такой легкостью схватывает уникальные звуки русского языка (или английского, или китайского), и как эти крохотные головки запросто усваивают от десяти до двадцати новых слов ежедневно.
Эта проблема — предмет яростных дебатов между лингвистами, нейрологами и детскими психологами — в свете последних достижений в изучении мозга, и пошатнула, как уже говорилось, господствующую на протяжении трех десятилетий теорию.
Речь начинается очень медленно — язык новорожденного и его гортань рассчитаны на сосание, но отнюдь не на трепотню. На этой первой стадии — “рудиментарной вокализации”, новорожденный как бы испытывает свой сложный речевой аппарат.
Его “акустический свод” располагается в самой верхней части гортани, сразу за ртом — чтобы дать возможность дышать в процессе сосания молока. Такое положение делает невозможным произношение какиx бы то ни было согласных звуков. Всё, что мы слышим, это некое протяжное “а-а-а..”..
Первое появление “языковых” звуков наблюдается в возрасте от двух до четырех месяцев. Грудняки обычно начинают с произнесения “к” и “г”, поскольку эти звуки легче всего издать их крохотной гортанью, когда они лежат на спине. Счастливые родители называют это “гуканьем”.
Между четырьмя и восемью месяцами появляются лишенные всякого смысла слоги: дети воюют со своим языком и губами, чтобы научиться владеть ими. Самые часто произносимые звуки — “п”, “б”, “т”, “д”, “м” и “н” с последующей гласной, обычно повторяемые. Это именно на данной стадии родители ошибочно убеждены, что “дитё” сознательно сказало “папа” или “мама”.
Между полугодом и годом дети “взламывают” языковый код и начинают ассоциировать произносимые звуки с определенными понятиями. Поначалу словарь растет медленно — одно-два слова в месяц, и 18-месячный ребенок оперирует примерно 50 словами. А потом скорость пополнения словаря убыстряется на глазах и продолжается вплоть до повзросления ребенка.
“Дети, еще не научившиеся писать, уже представляют собой подобие лексических пылесосов, буквально всасывая в себя новое слово каждые два активных часа, день за днем” — говорит Пинкер. Сначала идут изолированные одиночные слова, или правильные слова, смешанные с некоей фантастической ерундой. Потом появляются фразы из двух слов: “хочу молока”, “здесь больно”, “вон собачка”.
“Эти детские двухсловные комбинации так универсальны и так похожи друг на друга во всех частях света, что читаются как перевод с одного на другое” — поясняет Пинкер.
Между двумя и тремя годами дети начинают “склеивать” более длинные предложения из трех и более слов. Трехлетки (сформировавшиеся личности, если вы помните) уже оперируют основными правилами синтаксиса. Они уже могут правильно распоряжаться подлежащими и дополнениями, хотя еще не могут управиться с грамматическими окончаниями, предлогами и определенными и неопределенными артиклями в европейских языках. “Но, — говорит Пинкер, — к трем с половиной годам происходит настоящее чудо: 90 процентов произносимых ребенком фраз грамматически безукоризненны, и эта фантастическая скорость освоения языка всегда поражает исследователей”.
Еще до того, как он научится завязывать шнурки своих кедов, средний дошкольник оперирует словарным запасом в 14 тысяч слов (!) и создает грамматически безукоризненные предложения, которых он раньше никогда не слышал. И даже его ошибки логически идеально обоснованы. Пользуясь определением Пинкера, можно с уверенностью сказать, что трехлетний ребенок — это “грамматический гений”.
В упоминавшемся выше телефильме “Человеческий язык”, опрокинувшем все прежние представления о языке, демонстрировались опыты с участием полуторагодовалых малышей. Эти карапузы, которые еще не говорили, а так, лепетали, — указывая на телеэкраны, обнаруживали со всей очевидностью, что они способны отличить правильный порядок слов в английском предложении от неправильного и указать на этот правильный порядок.
На экранах двух телевизоров были герои знаменитой детской телепрограммы “Сесами-стрит” — Большая Птица и Урод Куки. Проводившая тест говорила: “Большая Птица щекочет Урода Куки”, а потом — наоборот. И вопросительно смотрела на детей. И дети, не умевшие повторить эти фразы, всегда точно указывали на правильный экран, где тот, кто требовался, щекотал того, кого требовалось, запросто определяя, где во фразе подлежащее, а где дополнение. Неудивительно, что специалисты были просто потрясены этим.
В другой демонстрации участвовали дошкольники. Им показали три картинки и рассказали простенькую поясняющую их историю: мальчик взбирался на дерево, упал и поцарапал руку; позднее, когда он принимал душ, он рассказал отцу, откуда у него эта царапина.
“Когда мальчик сказал, что он поцарапался?” — был задан вопрос. И дети, отвечая, разделились на две примерно равные группы, причем обе ответили правильно. Одни ответили: “Когда он упал с дерева”, другие — “Когда он принимал душ”. Но едва к вопросу было добавлено слово “как”: “Когда мальчик сказал, как он поцарапался?”, — все единодушно ответили: “Когда он принимал душ”. Хотя никто из них понятия не имел ни о каких грамматических премудростях.
Психолог и философ Джил де Вильерс пояснил: “Наличие этого дополнительного вопроса “как”, по-видимому, блокировало одну из возможных интерпретаций. Никто и никогда не учил детей предложениям такого типа. Они никогда не садились рядом с родителями, чтобы получить соответствующий урок с восклицанием “Нет-нет, я совсем не о том тебя спросил. Я имел в виду вот это””.
Отсюда следует, говорит Вильерс, что дети рождаются уже с полным готовым комплектом грамматических правил. Даже самые обычные столь трогательные детские речевые ошибки не случайны и не исправляются методом проб и ошибок, — они повторяются настойчиво раз за разом и оказываются интуитивно обоснованными грамматическими правилами. (Помните, у нас блестящую коллекцию подобных ошибок собрал Корней Чуковский в “От двух до пяти”). Например, ребенок, говорящий по-английски, и достаточно подросший, чтобы понять, что слова, означающие “больше чем один”, заканчиваются на “s”, будет применять это правило без всяких исключений.
Указывая на ноги своей куклы, маленькая Рути говорит не “фит” (fееt), как положено по правилу, а “футс” (foots). А если ей сделать замечание, она возмущенно и уверенно отвечает: “А я говорю, “футс”!”
Русский ребенок поступил бы приблизительно так же: желая сделать единственное число от “люди”, он уверенно сказал бы “людь”. Дети называют различные предметы различными словами на разных языках, но применяют они эти слова с поразительно одинаковой сложной продуманностью — родились ли они на Новой Гвинее, в Китае, России, Греции или Франции.
Вот и все о ребенке и языке. С ребенком связано немало чудес — и зачатие, и беременность, и рождение. Но, конечно, совсем особое чудо — когда ребенок начинает говорить: ведь именно тогда он по-настоящему становится человеком.
Добавить комментарий