Гриша Брускин (р. 1945) — один из самых известных русских художников, живущих на Западе. До 1986 года работы художника практически не были знакомы широкой публике. Его персональные выставки неоднократно запрещались властями. Произведения Брускина находятся в коллекциях крупнейших музеев мира. В 2001 году издательство “Новое литературное обозрение” опубликовало книгу Гриши Брускина “Прошедшее время несовершенного вида” — коллекцию записок, связанных с жизнью автора и его ближайшего окружения.
“Мысленно вами” (Новое литературное обозрение, 2003)— новая книга Гриши Брускина, в которой из обрывков воспоминаний, писем, семейных анекдотов, притч, документов, смешных и трагических историй составляется своего рода Книга жизни нескольких поколений.
* * *
Помню, кричу в плену пелёнок. Не могу пошевелиться...
Помню наши детские кровати вдоль стен. Ночной горшок посередине...
Помню милую мою, добрую бабушку Любу. С заклеенным бумагой стеклом в очках. Читающую “Джен Эйр” при свете настольной лампы...
Помню огромные сосны на даче в Удельной. Бешеную собаку. Ландыши у забора. И пронзительный крик: “Марик утонул!”...
Помню высокую температуру... Ужас неведомой планеты...
Помню холод раскалённого огня, завёрнутого в мокрую газету. И мамин голос: “Потерпи ещё”...
Помню уточку с изюмом вместо глаз. Плывёт себе на полке...
Помню лошадиный череп, обглоданный людоедом, на страшной тропинке в лесу...
Помню, как Синяя рука осторожно шевелит угол оконной занавески...
Помню взгляд блестящих бусинок. В кромешной тьме дупла...
Помню волчьи ягоды. Страх превратиться в волка...
Помню грозу на даче. Отверстие в стекле. Шар огненный плывёт, меня не замечая...
Помню старого знакомого. Полускелет-получеловек. Выглядывает из трещин кафеля в уборной...
Помню себя с родителями в ложе “Колизея”. Забыв на свете всё, смотрю трофейного “Багдадского вора”...
Помню, конечно, чудную ёлку с пятиконечной звездой из мишуры на макушке. Мерцают в ветках дирижабли. Челюскинцы качаются на ватной льдине...
Помню усилие, чтоб удержаться в воздухе. И не упасть на землю...
Помню молодого Йоську с гвардейским значком на гимнастёрке...
Помню дяденьку без ног. Катится на дощечке с колёсиками...
Помню первый “чнег” за окном. Деревянную саблю, покрашенную серебряной краской...
Помню перламутровые цветы и бабочку на дедушкином портсигаре...
Помню, блестят монетки на мокром полу в гастрономе. В руке кулёк. А в нём “Кавказские”. Сто грамм — семь штук...
Помню няню. Её отца истопника. Живут в котельной под землёй. Мне жалко их и завидно одновременно...
Помню, вот я лечу на самокате. Под горку. Не могу остановиться...
Помню тайник под грудой чистого белья. В нём папин кортик...
Помню стеклянные глаза лисы на воротнике пальто в прихожей. И бисерный пейзаж...
Помню шинель на вешалке. Я невидимкой спрятался внутри. Меня все ищут...
Помню волшебные карточки, раскрашенные анилиновыми красками, на крышке Нюркиного чемодана...
Помню гнев и слёзы. Хочу сказать и не могу. Я нем...
Помню Бога в ночном небе над городом в кресте прожекторов...
Помню сумерки. Следы шпиона на снегу...
Помню скверную погоду. Табличку “Люди”. Солдаты в кузове трёхтонки...
Помню загадочную Сидрую козу. Ложку английской соли. Клад под стеклом. “Граф Монте-Кристо” перед сном. В награду...
Помню цокот по булыжной мостовой. Подводу с бочками. А в них капуста-огурцы...
Помню тёмное утро. Сугробы. И в тишине лопата дворника скребёт тротуар...
Помню мой день рождения. Я вроде сплю. И чувствую таинственный подарок под подушкой...
Помню запах корицы сквозь сон. Праздничную еду на гранитном подоконнике. И я от хрена плачу...
Помню, как убегали мы с сестрой из дома на трамвае, решив, что неродные дети...
Помню, думал: “Вот, как умру! Родители и пожалеют!”...
Помню, как отворачивался к стене, когда сестра или мама мыли меня в ванне...
Помню, какими уродами казались голые дядьки в бане...
Помню, как сестра пряталась от меня во дворе с подружкой Наташкой. Предательница!..
Помню: “Ты только не обижайся, но твой брат на еврея очень похож...”
Помню первую затяжку у ограды парка. И плавленый сырок...
Помню пионерский лагерь. Родители коварно бросили меня. Я меньше всех, слабее всех. Мальчишки писают в мою кровать. Подлец Миронов караулит, не даёт прохода...
Помню баяниста. Играет “Маленький цветок” и курит. Танцы. В костюме зайчика я взрослой девочке по грудь...
Помню родительский день. Поляну. Узелок с едой...
Помню в окне круглые здания газового завода, изрыгающие адское пламя в небо. Бешено вертящийся пропеллер на вышке шараги ЦАГИ...
Помню прогорклый запах в парке. И призрака в противогазе...
Помню, как звали марки в дальние края...
Помню зимой, на морозе, вкус серого хлеба, помазанного сливочным маслом и густо посыпанного сахаром...
Помню: “Кремлёвские звёзды над нами горят...”. Дальше не помню...
Помню, во втором классе никак не мог решить, в какую девочку влюбиться...
Помню, как со страху первым ударил Измаила промеж глаз, и он упал в нокауте...
Помню портрет в траурной рамке в журнале “Пионер”.
Ещё что помню?
Помню,
как
искромётно
промелькнула
мозаика
всей
моей
детской
жизни,
когда
я
падал
в
обморок
в
кабинете
у
врача
во
время
рентгена.
Я
ещё
успел
подумать:
“Как
в
кино”.
* * *
Лев Рубинштейн
Беспредложный синтаксис
Уходит великая эпоха телеграфа, оставляя нам уникальный телеграфный беспредложный синтаксис. “Скорбим вместе вами”, “Графиня изменившимся лицом бежит пруду”, “мысленно вами”. Предельно лаконичное, скупое письмо без эпитетов и придаточных предложений назвали в свое время телеграфным стилем. Это было в духе той динамичной эпохи с ее безграничной верой в технический прогресс. А беспроволочная связь — один из символов прогресса. “Телеграфность” Брускина, заявленная уже в названии книги, иной природы. Она возникла в эпоху небывалой заряженности культурного контекста. Роль текста не в том, чтобы рассказать, а лишь в том, чтобы ткнуть пальцем в правильном направлении. Читатель Брускина — это человек, не нуждающийся в разъяснениях, ибо его опыт, и жизненный, и эстетический, так или иначе схож с опытом автора.
Что за жанр у этой книги? Больше всего это похоже на бегло откомментированный семейный альбом, тем более, что фотоматериала в книге почти столько же, сколько и текста. Довольно-таки объемистый том читается часа за полтора. Это, если читать быстро. Но это не книга для быстрого чтения. Ее надо рассматривать, прочитывать то вперед, то назад, какие-то куски прочитывать по нескольку раз. Для восприятия важно понимать, что “Мысленно вами” — это книга художника. А для художника (я, разумеется, имею в виду современного художника) литературные занятия — лишь составные части или же частные случаи его визуальной практики. Это не говорится в расчете на читательскую снисходительность, ибо блестящая проза Брускина в снисходительности не нуждается. Просто важно понять, что ее жанровая и композиционная основа кровно связана с изобразительным искусством вообще и с брускинским искусством в частности.
Что дает нам это чтение? Для чего нужны нам бабушки, тети и соседи художника и его жены? Что делать нам с этой чужой неведомой жизнью? За что благодарить автора? Что предложил он нам. Да так, ничего особенного — просто еще один из способов, позволяющих нам разобраться с собственной памятью.
Добавить комментарий