Быть может, самая отвратительная склонность человеческого разума — создавать для себя удобные, простые и раз навсегда вошедшие в употребление стереотипы и клише. Они снимают с нас обязанность думать, сомневаться и искать доказательства. Это совсем, как знаменитое высказывание Бандар-Логов, обезьяньего народа из “Книги Джунглей” Киплинга: “Это совершенная правда, потому что мы все так говорим”.
Наша сегодняшняя жизнь полна клише и стереотипов на все случаи, но эта тема достойна отдельной серьезной статьи. Я же сейчас хочу поговорить о стереотипе, четырехсотлетний юбилей которого недавно отмечался, о Шейлоке, ростовщике-еврее из пьесы “Венецианский купец” Вильяма Шекспира.
С первых же веков христианской эры пропаганда ненависти к евреям была воплощена в нескольких вполне определенных представлениях-символах, простых и понятных для основной массы населения Европы. И символы эти в той или иной степени имели прямую сюжетную или эмоциональную связь с Евангелием — с предательством и распятием Христа. Эти несколько стереотипов и по сей день, с той же первозданной силой, разжигают ненависть к евреям в сердцах “простых”, невежественных людей.
Первым и самым действенным из этих стереотипов был обобщенный образ евреев как “христоубийц”. С этим воплем, “Бей христоубийц!” религиозные фанатики на протяжении столетий вели за собой разъяренные толпы на погромы и грабежи в гетто, истребляя зачастую целые еврейские общины. Другой стереотип представлял собой ассоциативную связь между понятием “иудей” и именем Иуда-предатель — именем одного из учеников Иисуса, предавшего своего учителя римлянам “за тридцать сребренников”. Отсюда вытекало представление о еврее как о лживом и жадном чудовище, готовом на любую подлость за соответствующую сумму “презренного металла”.
Третий стереотип родился из средневековой легенды о “Вечном жиде”, дополняющей собой евангельский рассказ о муках Иисуса на его пути на Голгофу. Исхлестанный бичами, окровавленный и обессиленный Иисус, несущий на себе свой крест для распятия, приостановился у дома сапожника Иосифа Агасфера (иногда — Картафила), чтобы перевести дыхание. Тот грубо толкнул Иисуса и сказал под хохот толпы: “Что же ты медлишь? Иди, куда тебе положено идти, и там отдыхай сколько хочешь!” На что Иисус ответил: “Я пойду, но и ты пойдешь, и будешь ходить, пока я не вернусь обратно”. Проклятый Иисусом Агасфер обречен был век за веком безостановочно переходить с места на место, лишенный даже возможности умереть. Эта легенда о Вечном жиде “объясняла” многое: и лежащее на евреях проклятие, вследствие которого они всеми презираемы и гонимы; и причину их рассеяния по всему миру; и их непрерывное блуждание из одной страны в другую; и их выживание несмотря на массовое истребление.
И вот к этим главным символам-стереотипам, которые должны были вызывать чувства ненависти, отвращения и презрения к евреям, добавился еще один, едва ли не самый отвратительный и самый популярный, — образ жадного и бессердечного еврея-ростовщика Шейлока. Этот образ, как уже говорилось, был создан Шекспиром в его пьесе “Венецианский купец”, наиболее вероятная дата написания которой, по мнению шекспироведов, 1596 год. Вследствие чего восемь лет назад, в 1996 году, и отмечался 400-летний юбилей этой пьесы, по жанру своему относящейся к комедии, с примесью мелодрамы.
Вот краткий сюжет пьесы. Благородный венецианский купец Антонио, по пылкости своего характера, держит пари, проигрывает и считает делом чести вернуть проигранную сумму. Таких денег у него нет, и он обращается к еврею-ростовщику Шейлоку с просьбой одолжить ему под соответствующие проценты три тысячи дукатов. Они подписывают соглашение, в котором оговорен ужасный по своей жестокости пункт: если Антонио в срок не вернет положенную сумму, он заплатит за это ростовщику в качестве наказания фунтом собственной отрезанной от своего тела плоти.
Задержимся на этом. Сюжет с “фунтом собственной плоти” еще до Шекспира имел долгую литературную историю в Англии, включая один из рассказов-“новелл”, включенных в “Геста романорум” (“Деяния римлян”), итальянский сборник рассказов, весьма популярный в средневековой Европе. Там, однако, место жестокого ростовщика-еврея занимал скупой купец-христианин, у которого влюбленный благородный рыцарь одалживает тысячу флоринов. Они тоже подписывают соглашение, включающее этот злосчастный “фунт плоти”, и когда благородный рыцарь не в состоянии своевременно отдать долг, купец тащит оного рыцаря в суд (как и Шейлок — Антонио). И вердикт, вынесенный этим судом, полностью идентичен вердикту из “Венецианского купца”: “Поелику сие условие записано в упомянутом сговоре, означенный купец имеет право отсечь один фунт мяса от костей означенного рыцаря. Но в сговоре ничего не записано о крови рыцаря. Посему означенный купец не располагает правом ни на единую ее каплю”. А так как отрезать “фунт мяса от костей”, не пролив ни капли крови, невозможно, благородный рыцарь выигрывает дело.
Помимо этой “новеллы”, Шекспир, вне всяких сомнений, знал также популярную английскую “Балладу о еврее Гернуте, он же Венецианский еврей”. В знаменитом сборнике известного собирателя английского фольклора Томаса Перси “Реликвии старинной поэзии” (1765) эта баллада сопровождается аннотацией-припиской: “Эта песня рассказывает о жестоком Гернуте, еврее, который одолжил некоему купцу сто крон и чуть не отрезал у него фунт плоти, поскольку тот не расплатился в назначенное время”.
Шекспироведы полагают также, что во время работы над “Венецианским купцом” Шекспир использовал анонимную пьесу под названием “Еврей”, постановки которой можно проследить до 1579 года, и в которой среди прочего говорится о “жадности евреев, самых больших мошенников в мире” и “дьявольских кознях этих проклятых ростовщиков”. Марлоу, несомненно, первым использовал это в своем “Мальтийском еврее”, о чем будет сказано ниже.
Вернемся к злоключениям шекспировского Антонио. Он тоже лишен возможности выплатить ростовщику-еврею Шейлоку свой долг в оговоренный срок, и ростовщик, в соответствии с договором, требует, чтобы купец отрезал у себя фунт благородной христианской плоти. Несчастная жертва бессильна перед кровожадным и мстительным евреем, и тут на помощь Антонио является его спасительница — прекрасная Порция, которая при красоте своей еще и блестящая адвокатесса. Она является в суд (переодетая мужчиной, естественно) и клеймит проклятого еврея позором перед судьями. Он требует мяса своей жертвы? Хорошо, это действительно оговорено договором. Ну, а кровь, которая при этом непременно прольется? О крови-то речи не было? Или этот гнусный еврей именно и желает христианской крови? Шейлок опозорен — он попался в собственную ловушку.
Дож Венеции приговаривает ростовщика к смерти за желание получить кровь невинного христианина, но тут же сам проявляет чисто христианское милосердие и сохраняет Шейлоку жизнь. За эту милость, однако, Шейлок должен не только простить Антонио весь его долг, но и отдать ему половину своего неправедным путем нажитого состояния. Мало того, он также должен перейти в христианство и дать свое отцовское благословение на брак единственной дочери с ее любимым — благочестивым христианином, естественно. (Дочь эта, между прочим, давно поняла ошибочность и преступность отцовской веры и сбежала от своего родителя). Итак, занавес опускается под дружный смех почтеннейшей публики, крайне довольной благополучным концом.
Если бы Шейлок остался просто карикатурным образом еврея или мелодраматическим злодеем — непременным действующим лицом тогдашних пьес в жанре бурлески, с ее примитивными сюжетами, грубыми шутками и звонкими пощечинами, не существовало бы никаких осложнений: Шейлок был бы предметом изучения профессиональных литературоведов, вне всякой связи с его религией или этническим происхождением. К несчастью, дело обернулось совершенно неожиданным образом, встречающимся в мировой литературе не так уж часто: герой соскочил со страниц литературного произведения и зажил собственной жизнью, став собирательным образом, став символом-стереотипом. Символом, весьма удобным для гонителей евреев, и весьма тревожным для самих евреев.
Не будет ни малейшего преувеличения в том, что Шейлок стал играть важнейшую роль в истории так называемого “культурного антисемитизма”. В англоязычном мире образ Шейлока стал своеобразным оправданием отвращения и ненависти к евреям. Несомненно, Шекспир отнюдь не преследовал (по крайней мере, сознательно) такую цель, но, тем не менее, она удалась блестяще. Шейлок как бы вобрал в себя всё самое худшее, из того, что свойственно стереотипам “христоубийцы”, “вечного жида” и Иуды-предателя, и что составляет, по мнению антисемитов, врожденные качества евреев: злобную мстительность, злорадство и отсутствие жалости и сочувствия, плюс патологическая жадность, льстивость и склонность к предательству.
И пьеса именно с таким характерным героем неслыханно часто шла в самых различных театрах мира с неизменным успехом, стала образцом английской классической драматургии, и в течение ряда поколений рекомендовалась в англоязычных странах для чтения школьникам старших классов. А “Шейлок” стало крылатым словом, вошедшим во все языки Западного мира, синонимом холодного, жестокого и беспринципного дельца, и... еврея. Обогатив словарь антисемитов.
Сам Шекспир, без сомнения, не был антисемитом в нынешнем смысле этого слова — ни он сам, ни кто-либо другой в Англии не видел “настоящего” еврея в течение трехсот лет. Но он совершенно искренне не любил сложившийся веками стереотип еврея, как и любой другой современный ему англичанин. Как не любили и презирали этот стереотип Уильям Лэнгленд, Мэттью Пэрис, Джеффри Чосер, Кристофер Марлоу, Френсис Бэкон, Томас Деккер, Томас Миддлтон и Джон Флетчер, представлявшие цвет британской культуры и не скрывавшие своего отвращения к евреям. Печальный факт, но объяснимый: все эти светлые умы были детьми своего времени.
Естественно, эта враждебность к евреям в Англии не возникла внезапно, из-за какого-то определенного факта. На это ушли столетия добросовестных усилий религиозных фанатиков, грабителей-погромщиков и более респектабельных представителей церкви и государства. Эта враждебность не только никогда не получала отпора, но, наоборот, всячески поощрялась, поддерживалась и “идейно” обосновывалась.
Одной из причин открытой неприязни к евреям в средневековой Англии было большое количество ростовщиков-евреев — совершенно неопровержимый исторический феномен. Мне приходилось читать статьи некоторых наших авторов, доказывавших, что евреи ужасно не хотели быть ростовщиками, а их заставляли, чуть ли не под угрозой смерти. Это, конечно, наивный вздор. Человека можно заставить работать в каменоломнях, его можно даже заставить писать стихи (другое дело — что это будут за стихи), но давать деньги под проценты или под заклад заставить человека насильно нельзя, это делается по доброй воле. Но серьезные причины, вызвавшие появление этого феномена, бесспорно были.
Существенную роль в появлении в Европе множества ростовщиков-евреев сыграл известный закон Торы (Второзаконие, 23, 19-20): “Не отдавай брату своему ни серебра, ни хлеба, ни чего-нибудь другого, что можно отдавать в рост. Иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост, чтобы Господь, Бог твой, благословил тебя во всем, что делается руками твоими”.
По законам средневековой Европы евреи не имели права ни принадлежать к торговым и купеческим христианским компаниям, ни создавать свои собственные; им было запрещено образовывать ремесленные гильдии, покупать землю и быть фермерами. Одно время они успешно подвизались в качестве врачей — пока европейские университеты не начали выпускать своих собственных профессионалов, после чего евреи были изгнаны и из этой области. Они могли лишь быть мусорщиками, старьевщиками, мелкими уличными торговцами и... ростовщиками — это разрешал их собственный закон и закон стран их расселения.
Собственно, ростовщичеством занимались все, и первенство в этом малопривлекательном виде наживы держали итальянские банкиры и церковь, получавшая огромные барыши на ссудах денег под проценты. Без ростовщичества тогдашня социальная система попросту не могла бы существовать. В своей непрекращающейся борьбе с мятежными баронами за создание единой централизованной монархии короли феодальной Англии все время нуждались в деньгах для оплаты этой борьбы. Получить же эти деньги они могли лишь у ростовщиков — собранные с подданных налоги едва покрывали прочие государственные нужды.
В 1179 году произошел совершенно неожиданный поворот истории: на Третьем Латеранском соборе, по инициативе благочестивого Папы Александра III, занятие ростовщичеством было признано для христианина смертным грехом и категорически запрещено, под угрозой отлучения от церкви. Своеобразная ирония: основой для этого решения послужил цитировавшийся выше пассаж из Второзакония; только под “братом своим”, коему запрещалось давать деньги в рост, понимался теперь христианин. Лишь евреям, “сатанинскому племени, все едино погрязшему во всех смертных грехах” (так говорилось в постановлении Собора), было оставлено право ссужать деньги под проценты. И в Англии Плантагенетов ростовщики-евреи стали повседневной реальностью.
Запрет этот был продиктован самыми благими этико-моральными намерениями, но “греховность” евреев, дававшая им право быть ростовщиками, была причиной второстепенной. Главной причиной было то, что социальная структура общества менялась, и без банковского дела уже было не обойтись: эпоха примитивного бартерного обмена ушла в прошлое, началась эпоха движения капитала и появления нового класса — будущего “третьего сословия”, менявшая всю экономическую жизнь Европы. Ростовщики, эти банкиры средневековья, оказались совершенно необходимы для правящих классов: для роскошной жизни, для ведения войн, для прямых нужд государства и церкви.
Но наряду с ними мелкие ссуды брали для временного облегчения и простые люди. Понуждаемые нищетой, они обращались за помощью к ненавидимым ими кровососам-ростовщикам, получая хотя бы на некоторое время иллюзорное ощущение благополучия. Но когда церковь запретила христианам заниматься ростовщичеством, где было брать ссуды?
В этот критический момент на сцене и появились ростовщики-евреи (а в Испании — мавры). Они заполнили собой экономический вакуум, созданный церковью, ведь к ним решение церкви не относилось. До этого ростовщиками-банкирами были, как уже говорилось, в основном итальянцы из Ломбардии и Тосканы. Вот они-то отличались такой жадностью и жестокостью, что их гениальный соотечественник Данте обрек их на адские муки в своей “Божественной комедии”. И с ними связан один из характерных примеров: в 1409 году купеческая гильдия города Бриндизи обратилась к местным властям с петицией — вернуть недавно изгнанных евреев и позволить заменить ими ростовщиков-ломбардцев. “Поскольку, — говорилось в петиции, — христианские ростовщики стали в своей жадности просто невыносимы и многократно хуже евреев”.
Ростовщичество, оказавшееся теперь исключительно в руках евреев, всячески поощрялось английскими властями. Ведь чем больше зарабатывали евреи на своих денежных операциях, тем большими налогами их облагало королевское казначейство, и тем большую прибыль имел сам король. Существовала даже особая должность “казначея по сбору налогов с евреев” — Jews’ Exchequer.
Ростовщики-евреи получали от короля специальные лицензии, позволяющие им предоставлять займы знатным вельможам, городским советам и даже самой церкви — под соответствующие проценты. Но всегда и во всех случаях они действовали не как самостоятельные лица или корпорации, а как агенты короны, находясь в железных тисках закона и под неусыпным наблюдением королевского казначея. Это была весьма удобная ситуация: должники всю свою ненависть переносили на заимодавцев, король же оставался в стороне; если король искал популярности, он милостиво, “прощал” долги за счет евреев, получая прозвище “Справедливый” или “Добрый”; или должники устраивали погром, сами освобождая себя от долгов, на что власти смотрели весьма снисходительно, если налоги с евреев были уже собраны. Между прочим, одно из “поощрений” (и притом весьма существенное), которое было предложено участникам крестоносного воинства, заключалось в том, что все их долги евреям-ростовщикам считались недействительными.
Весьма показательна в этом смысле история Аарона из Линкольна, умершего в 1186 году, долголетнего “капитана” ростовщиков-евреев Англии. С его помощью были построены девять монастырей, кафедральные соборы в Линкольне и Питерборо, а также Сент-Олбанское аббатство. И по поводу последнего сам Аарон шутил, что когда христианский святой (т.е. его мощи) оказался бездомным, дом для него построил именно он, еврей Аарон! И тем не менее, при жизни, и самого Аарона, и всех прочих ростовщиков-евреев не называли иначе, как “сыновьями Вельзевула” и “исчадьями ада”. А после смерти Аарона королевский казначей конфисковал в пользу короны всё его состояние, за счет чего король английский мог позволить себе начать войну с королем французским.
Сам факт, что христианская церковь зависит в финансовом отношении от “гнусных еврейских ростовщиков” только подливал масло в огонь ненависти к ним англичан. Слова “еврей” и “ростовщик-кровопийца” стали синонимами, и в евреях видели не то индийскую касту неприкасаемых, не то прокаженных. Их в равной степени ненавидели вельможи, служители церкви и богатые горожане. Ростовщик же еврей представлялся чудовищем в виде человекоподобного паука, самозабвенно ткущего свою паутину из собственной жадности, ловящего в нее невинных христианских жертв и высасывающий из них кровь. Бернард Клервосский, идейный вдохновитель Второго крестового похода, придумал даже французское словечко — judaizare, означающее “ростовщичество” и передаваемое по-русски примерно как “еврейщичество”. А в 16 веке знаменитый сэр Френсис Бэкон, в своем эссе “О ростовщичестве” требовал, чтобы всех ростовщиков обязали носить знак позора — желтый круг. Ирония заключалась в том, что во времена Бэкона евреев в Англии уже давным-давно не было, его презрение относилось к ростовщикам-христианам, “занимавшимся гнусным еврейским делом”, и это именно они должны были носить знак, отличавший английских евреев до их изгнания из страны.
Во избежание убийств и самовольных грабежей (это был бы прямой ущерб финансовым интересам короны), евреи были объявлены “королевскими рабами”, собственностью короля, находящейся под его защитой и неприкосновенной для всех прочих (т.е. право беззастенчиво грабить евреев имел лишь один король). Получающим заем христианам предписывалось оставлять заклад, соответствующий полученной сумме, совершенно независимо от того, хотят этого заимодавцы или нет. Заклады же эти строжайше фиксировались королевским казначеем “по еврейским делам”, и в случае несостоятельности должника становились, естественно, собственностью не “ростовщика-кровопийцы”, а Его королевского величества.
Этот закон вызвал еще более яростную вспышку ненависти, в равной степени угрожавшую и отдельным евреям, и целым общинам. Такими закладами очень часто становились баронские замки, загородные усадьбы, рыцарские доспехи и даже урожай будущего года. От церкви же в заклад поступали золотые дароносицы, золотые нагрудные кресты и разного рода дорогостоящая утварь. Но самым, пожалуй, удивительным закладом в 12 столетии был заклад епископа Элийского Найджела: он заложил ростовщикам-евреям мощи христианского святого! По идее, именно церковники и знать должны были стать главными ненавистниками евреев в средневековой Англии.
Но реальность отличалась от идеи. Сильнее всего ненависть со всеми ее последствиями проявлялась среди крепостных, страдающих от голода, нищеты и издевательств на самой нижней ступеньке социальной лестницы феодального общества. Время от времени в Европе полыхали крестьянские восстания, отличавшиеся неслыханной жестокостью к своим притеснителям и с не меньшей жестокостью подавлявшиеся. В данном случае, и церковь, и знать нашли идеальное для себя решение — кого подставить в качестве козла отпущения: кровожадных евреев-ростовщиков и вообще евреев — “дьявольское отродье”, “христоубийц” и “исчадий ада”.
Эта яростная антиеврейская пропаганда во времена первых Крестовых походов вылилась в массовое истребление евреев и еврейских общин по всей Европе. А в 1144-м появился первый в истории кровавый навет, и появился он именно в Англии. Распространился слух, что в Норвиче убит евреями христианский мальчик Уильям, чью кровь они пили во время пасхального ритуала. Столетием позже такое же обвинение было выдвинуто против евреев Линкольна, только теперь христианского мальчика звали Малыш Хью. И в обоих случаях по всей стране прокатилась волна погромов и убийств. Когда бароны восставали против короля в 1215 и 1264 годах, эти восстания сопровождались массовыми убийствами “королевских рабов” в Лондоне, Кентербери и Нортхэмптоне.
Тем не менее, несмотря на все трудности и опасности, ростовщичество среди английских евреев процветало, и достигло своей наивысшей точки в 1275 году. Убедившись в том, как выгоден и как необходим “греховный” ростовщический бизнес, церковь сняла свой же запрет вековой давности и легализовала ростовщичество среди христиан. Особый королевский декрет этого года категорически запрещал отныне евреям заниматься ростовщичеством, и они были заменены итальянским кланом Каорсини, прежде занимавшимся взиманием налогов с подданных Папского государства. А 15 лет спустя история евреев средневековой Англии неожиданно прервалась: королевским ордонансом 1290 года они были изгнаны из страны, вплоть до 1656 года, когда Кромвель разрешил им вернуться в Англию.
Добавить комментарий