Умереть с улыбкой. Интервью с Андреем Гнездиловым

Опубликовано: 3 октября 2002 г.
Рубрики:

     

Андрей Гнездилов у камина с «маминым» Христом

Эту историю можно начать с того, как в Петербурге появился Виктор Зорза, англичанин русского происхождения, автор книги «Путь к смерти» — о жизни и смерти своей дочери Джейн, съедаемой раком.

      Мир был потрясен. Не столько болезнью и безвременной кончиной молодой женщины, сколько тем, как, долгие годы испытывая страдания и ужас смерти, человек (попав в дом с малоизвестным тогда названием — хоспис) смог вновь почувствовать себя счастливым и умереть с улыбкой. Джейн Зорза сказала смерти — да.

      Ее отец приехал в Россию двенадцать лет назад с целью создать и здесь Дом Жизни для обреченных. Теперь, спустя время, очевидно, что гуманная идея англичанина потерпела бы полное фиаско, если бы… Если бы он не встретил в Петербурге врача Андрея Гнездилова.

      Об этом человеке еще до появления Зорзы ходили легенды, одна из которых докатилась до Москвы: живет, мол, в Питере врач, создавший у себя на квартире своего рода театр, в котором играют (!) обреченные больные. В феврале 1991 года «Огонек» Коротича дал мне командировку в Петербург — к доктору Гнездилову.

Шкаф с привидениями
      Я поднялся на последний этаж бывшего доходного дома, где некогда помещались мансарды — для бедняков и художников. Дверь открыл сероглазый человек с очень спокойным лицом. Узнав о цели визита, сказал:

      — Я обещал Зорзе не давать никаких интервью.

      А я был уже во власти таинственного жилища. Под высоким потолком, в тихом пламени свечей сияли по стенам античные гипсы и старинные картины. В гостиной догорал старый камин, отгороженный узорными восточными ширмами. Стоящий на камине живой, не распятый, Христос призывал: «Приидите ко мне, страждущие».

      — Это моя матушка ваяла, — пояснил Гнездилов. — Она была скульптором. Я же, любитель, из пластилина леплю.

      И повел рукой по полкам, на которых теснились прекрасно вылепленные фигурки людей, животных, насекомых, волшебных персонажей…

      — Это и есть ваш театр?

      — Один из его элементов, — кивнул Андрей Владимирович. — Эти скульптурки создают атмосферу, которая помогает моим «гостям» настраиваться на сказку. Я ищу способы влиять на больного не только словами, но и образами. С их помощью вводить его в игру, расковывать, повышать доверие к врачу, убивать боль и страх перед смертью.

      Он подошел к изящному столику, поставил на него скульптурку Летящего Ангела и нажал кнопку. Столик начал медленно вращаться и Ангел кружился вместе с ним, отбрасывая тень. Ангела сменила Балерина, затем явился Сказочник, потом гофмановский Кот Мур.

      — Такие игры мы устраиваем по вечерам, при свечах, под музыку старинного клавесина, — рассказывал Гнездилов. — В такой атмосфере фигурки производят сильное впечатление: их тени являют потрясающую пластику — то вырастают, то уменьшаются. Так создается определенная психологическая среда, идет погружение в сказку. Но это только начало. А дальше…

      Гнездилов обернулся к монументальному резному старцу — столетнему шкафу и … тот внезапно, с таинственным скрипом, распахнулся, явив моему взору «привидения» — костюмы и платья шекспировских, мольеровских и пушкинских времен.

      — Откуда все это? — удивился я. — Из Мариинки, БДТ, «Лентеакостюма»?..

     

Шкаф с привидениями
— Нет, эти вещи я собирал годами: что-то дарили коллекционеры, что-то покупал в комиссионках. Мои «актеры» обожают переодеваться. И всякий раз, в зависимости от настроения, становятся то одними героями, то другими. Подбирают музыку той или иной эпохи. Позируют перед зеркалом. Если человек обречен (а ко мне приходят именно такие), ему просто необходимо увидеть себя в новом образе. Я давно заметил: узнав, что положение безнадежно, многие больные сжигают старую одежду, меняют квартиры… Каждый человек, подчас не сознавая того, играет в жизни какую-то роль, связанную с определенной жизненной ситуацией. Так вот: «роль» больного самая тяжелая. Чтобы избавиться от нее, нужно найти и сыграть другую — то есть стать «другим».

      В доме Андрея Гнездилова каждая вещь звала к сказочным грезам, к метаморфозам.

      По крутой деревянной лестничке мы поднялись на чердак мансарды, где в холодном зимнем свете стыла закованная в латы фигура средневекового рыцаря. С протянутого через весь чердак каната свисали пудовые колокола. Андрей Владимирович слегка прошелся по ним рукой. Звон колоколов погружал в иной мир.

      — А вот это так называемое «било», — пояснил Гнездилов, ударяя деревянным молотком по вытянутому куску железа, отчего возник мягкий серебристый звук, — служило миру задолго до церковных колоколов. Било я отнесу в хоспис. Его звуки утишают боли, помогают больным заснуть.

      Перед выходом из квартиры присели на прощанье на «стивенсоновский» сундук Билли Бонса. Лет пятнадцать назад, прослышав о театре Гнездилова, этот сундук притащил сюда никому тогда не известный Саша Невзоров.

      — Итак, слово джентльмена? — напомнил Андрей Владимирович. — Я обещал Зорзе, а вы обещайте мне: в печать ни слова. Пока не наладим жизнь в хосписе. А он поважнее моего «театра».

Возвращение в детство
      Четверть века назад Андрей Гнездилов закончил педиатрический мединститут. Это была судьба: именно работа с больными детьми открыла ему идею, с которой он вышел затем на помощь обреченным.

      После двухгодичной ординатуры Гнездилову предложили поработать с очень тяжелыми — лейкозными детьми, где он впервые, лицом к лицу, столкнулся с умирающими. И тут отчетливо осознал громадность психотерапии.

      — Помню, как умирал мальчик, — вспоминает он. — Я зашел в палату, подсел к нему, приказал сделать укол. Но он все не отпускал меня: «Дяденька, расскажите сказку!» Я обнял его, начал что-то рассказывать, и он на руках у меня умер. Но умер, улыбаясь! Причем, несколько раз, когда ребенок забывался, и я хотел уйти, он тут же открывал глаза: «Не уходите! Что было дальше?» Тогда я вдруг понял, что даже обреченному человеку можно помочь. Мальчик слушал сказку, улыбался и … отходил. Для него мир сказки был в тот момент важнее инъекций.

      — Но нужна ли взрослому сказка? Ведь он не ребенок.

      — Да, пока здоров. Однако, заметьте: когда мы попадаем в больницу, то предпочитаем общество нянечек. То комплекс бабушки. Вот она подошла, присела, что-то рассказала — и вам уже легче. Детское живет в людях до седых волос. И — в десять раз усиливается, когда человек попадает в беду, в больницу, становится беспомощным — он снова ребенок. Жизнь содержит семилетние циклы. В первую «семилетку» человек проходит все этапы своего развития, следующие семь лет — повторение цикла, но уже в другом варианте… Многие, впрочем, не осознают, что детство в них все время возвращается.

      — Значит, метод «театра для больных» — не что иное, как попытка вернуть человека в детство? Возвратить его в светлое состояние, дать новый рост души…

      — Безусловно. Детское сознание — невероятное богатство. В этом состоянии взрослый может переживать все, как в сказке. Вот Иван-Царевич встречает Змея Горыныча. А Змей Горыныч — это рак. Но Царевич его побеждает!

      — Вы предлагаете обреченным людям пожить как бы по другому — перед смертью. Но! Если человек очень захотел поиграть в эту «другую» жизнь, очень в нее поверил, — может он выйти из смертельного круга?

      — Когда я впервые пришел в онкологический институт, меня больше всего интересовало — бывают ли случаи исцеления. Представьте, бывают. В основе их лежит абсолюная вера — вот это поможет. И ведь во что только не верят! Один из лучших наших онкологов профессор Табелевич поведал мне такую историю. К нему пришла женщина с раком матки, с метастазами — словом… Не видя выхода, Табелевич предложил ей снова показаться через три месяца (зная, что ее уже просто не будет). Она пришла через … год. И, поразительно, но факт: ни метастаз, ни рака. «Что вы принимали?!» — «Мне подсказали средство — нафталин, настоенный на водке». — «Боже мой! Как же вы э т о пили?» — «Меня все время рвало, но я хотела жить». Конечно, это вовсе не лекарство. Но сработало убеждение, что — поможет. И помогло. Впрочем… Это уникальный случай. Подлинное чудо. И пока не появилось настоящее средство лечения рака, главный вопрос для врача — как и чем помочь тем, кто обречен на смерть.

      С первых дней работы в онкологии у Гнездилова возник неформальный контакт с больными. Заметив это, другие врачи своих самых тяжелых больных отсылали к коллеге-чудаку. Врач Божьей милостью, Гнездилов считал, что обязан сопроводить человека до его последней черты. Многие больные просили его присутствовать при их конце: с ним казалось не так страшно умирать. Он не расставался с больными даже в тех случаях, когда (в виду безнадежности лечения) их просто выписывали из больницы. Одних он сам навещал, других приглашал к себе домой — на свою «сказкотерапию».

      — Считают, — размышлял Андрей Владимирович, — что обреченные люди уже не живут, а как бы доживают, претерпевая муки, и думая только о них. Это не так. Человек, знающий, что вот-вот умрет, живет, быть может, трижды интенсивней, чем здоровый. Но надо помогать ему так жить.

      Так возникал его домашний «театр», ставший одним из элементов концепции хосписа. Игры и роли в них возникали из наблюдений характеров больных. И, соответственно этим качествам, Гнездилов предлагал каждому его игру, роль, сюжет, костюм, манеру поведения. А порой шел и на острейший эксперимент: приглашал на свои «раковые» сеансы знакомых поэтов, музыкантов, художников. Ничего не зная друг о друге, здоровые и больные люди играли на равных. В этой необыкновенной квартире как бы оживала Вечность, никто не думал о смерти. Само собой, никто из гостей не подозревал о драме самого врача: не выдержав столь напряженной жизни, жена с дочкой уехали пожить к родным в Вильнюс.

      Тогда же Гнездилов начал стучаться во все двери, убеждая обратить внимание на трагедию обреченного человека. Он говорил: «Человеку нужно не только помочь родиться. Ему нужно помочь достойно умереть». Однажды эти слова услышал Виктор Зорза, который уже был в Петербурге. Человек, похоронивший дочь, умершую от рака, и врач, посвятивший свою жизнь умирающим от страшной болезни, двинулись навстречу друг другу, словно пробивая тоннель в холодном граните равнодушия. За одним стоял опыт и престиж цивилизованного мира, за другим — талант врача и традиции российского Добротолюбия. Господь пожелал, чтобы они встретились. Так появился первый в России хоспис «Лахта».

Странноприимный дом
      Хоспис — в переводе с латинского означает — странноприимный дом. Такие дома еще в средневековье создавали монахи для заболевших пилигримов, идущих в Святую землю. Прошли века. И теперь мы все ощущаем себя «странниками», которым, как никогда нужны поддержка и милосердие.

      Всемирное хосписное движение родилось в шестидесятых-семидесятых годах и связано с именем английского врача Сесилии Сандерс, работавшей с терминальными раковыми больными. Ее самоотверженность увлекла тысячи медиков и волонтеров-добровольцев. Не удивительно, что Англия и нынче является лидером в этой области. Однако, ездивший туда за хосписным опытом Гнездилов, потрясенный блестящей организацией, умением врачей и безукоризненно вышколенным персоналом, отметил самобытные достоинства и первого русского хосписа. В своей книге «Путь на Голгофу» Гнездилов пишет: «Наш хоспис рассчитан на помощь безнадежно больным и психологическую поддержку их близким, переживающим с ними те же стрессы. Но здесь не обитель слез и печали. Мы видим хоспис прежде всего местом, где воскресает человеческая душа».

      И вот, 11 лет спустя, я вновь встретился с Андреем Владимировичем. На окраине Петербурга в местечке Лахта, посреди зеленых рощ, напоенных свежестью морского залива, стоит деревянный дом, построенный еще в 1903 году легендарной благотворительницей, княгиней Ольгой Фермор — для беднейших больных. Рядом ею же была выстроена церковь, после революции забытая и оглохшая. Княгиня содержала и церковь и больницу, а вся ее семья ухаживала за больными. При советской власти здесь же помещался дом престарелых, пребывавший в таком невнимании и такой нищете, что отсюда то и дело убегали старики и старухи — куда глаза глядят. Виктор Зорза, изучивший историю Петербурга, исколесивший весь город в поисках места для хосписа, как-то попал в Лахту, и, увидев исторический дом, решил восстановить его былые традиции.

      … Я поднялся на крыльцо, где, щурясь от солнца, курил седой человек в больничной пижаме.

      — Новый волонтер? — поинтересовался он, скосив на меня иронический взгляд. Не дожидаясь ответа, представился — Виктор. Потомственный судостроитель. Никогда ничем не болел. И вот…

      — А какой у вас диагноз?

      — Рак легкого. Когда сообщили — хотел повеситься. Дома чего только не принимал — не удалось снять боли. А здесь пришел покой. Честно говоря, умирать не хочется. Но уж если умирать, то только здесь. У нас все разрешено: и покурить, и выпить, и встретиться с кем и когда хочешь, хоть ночью — никаких ограничений. Собаку дочка привозила…

      — Смерти боитесь?

      — Боюсь. Вчера умер сосед.

      По пути в больничные палаты находится молитвенная комната с небольшим иконостасом. Из ее окошка за купами деревьев виднелись маковки и кресты церкви Святой Троицы. Ее восстановили для прихожан сразу же после открытия хосписа. Настоятель отец Артемий стал для многих больных духовным отцом. Гнездилова же в хосписе называют «отцом земным»

      — Зайдет в палату, всех расцелует, развеселит. Пластинки приносит. А уж рассказывает… — делилась со мной слепая девяностолетняя Александра Ивановна, вот уже три года обитавшая в хосписе. Ее привезли сюда умирать. Дочь на ночь поливала мать хлоркой, чтобы «раком не заразила». Каково же было всеобщее изумление, когда, почувствовав себя в хосписе, как в истинно родном доме, древняя старушка настолько ожила, что болезнь резко затормозилась.

«Протопи ты мне баньку по белому…»
      В кабинете Гнездилова стоял Христос, вырезанный врачом по образу и подобию «матушкиного». Эта священная скульптура, и стоящая тут же фисгармония, и сказочные ширмы, и таинственные фигурки из пластилина, — все это свидетельствовало, что метод сказкотерапии и здесь продолжает действовать. Известно, что наши хосписы в сравнении с зарубежными испытывают острейшую потребность в специальных лекарствах. И я подумал о том, что эксперименты и поиски Гнездилова в области раковой психотерапии возникли именно по причине катастрофической нехватки в России обезболивающих средств.

      — Кроме физиологического, боль имеет и психологический аспект, включающий целый комплекс проблем, — продолжал Гнездилов. — Это и потеря социального статуса, и трудового ритма, и привычной среды, и перспектив на счастье, и утрата веры в справедливость мира. На Западе больным предлагают лекарства, которые помогают уходить в потусторонний мир. Отсутствие таких лекарств заставляет нас «лечить собой».

      В отлаженных хосписах Европы, где штат комплектуется по конкурсу, висит лозунг движения: «За смерть платить нельзя». Разумеется, врачам и сестрам платят. И очень хорошо платят. При этом всюду им помогают волонтеры — в Англии, к примеру, на каждого хосписного больного приходится по 10-15 помощников-добровольцев. А в хосписе «Лахта» я встретил лишь одного волонтера — чернобородого энтузиаста из Казани Лешу Сладкова, который ведает молитвенной комнатой и дежурит по ночам в палатах.

      — Скажите, как вы подбираете свой персонал, как учите? — спросил я Гнездилова.

      — Несколько лет подряд я проводил по утрам психотерапевтическое обучение. Разбирали каждую деталь прошедшего дня, стараясь ничего не упустить. И врачи, и сестры, и санитарки должны знать о каждом больном решительно все: кого он любит, а кого не любит; что ему интересно, а что — нет; что его радует и наоборот; как велика его боль, сколько и как она длится; о чем он думает, о чем тоскует. То есть видеть перед собой не просто больного, но живого человека, который переживает, быть может, самый важный момент своей жизни.

      Мне показалось, что я ослышался, когда один больной, подозвав медсестру Светлану Гуляеву, и, взяв ее за руку, сказал: «Вы сегодня дежурите? Тогда я, пожалуй, сегодня и умру».

      — Что это значит? — изумился я.

      — Он хочет умереть, — ответила она. — И надеется, что если я буду рядом, ему легче будет уйти. Уже сообщил мне свое последнее желание — окунуть голову в холодную воду. Очень любит плавать.

      Последние желания умирающих в хосписе священны: Съесть мороженое, послушать сказку, сходить в баньку… Тот, кого водили в парную, вернувшись, сказал: «Ну, теперь и смерть не страшна». И в тот же день скончался.

      — Наверное, умирающие тоже воспитывают? — заметил я.

      — Конечно, согласилась Светлана. — И не только нас. Других больных, родственников.

      — Ну, ту, что мать хлоркой поливала, уже никто не воспитает…

      — Не скажите. Думаю, в любом человеке, побывавшем в хосписе, пробуждаются чувства, быть может всю жизнь дремавшие.

      Мне рассказывали, как однажды в хоспис попал совершенно деградировавший алкаш с раком крови, от которого поначалу исходил только мат. Восемнадцать человек умерли на его глазах. И этот, казалось уже конченный человек, совершенно преобразился: ухаживал за другими больными как самая нежная сиделка.

      — Глядя на него, я убедилась, что смерть имеет огромное нравственное значение, — говорит Светлана.

      Между тем, она, как и ее подруги-медсестры Наталья Бодю, Мария Липута, — получают в хосписе мизерную запрплату. Я поинтересовался у Гнездилова — откуда приходят к нему столь редкие нынче люди?

      — Почти все они верующие, — ответил Андрей Владимирович. — Главное в них — природная доброта. В каждом народе всегда были, есть и будут такие — «хосписные» люди. Находим одного, чуткого сердцем, он тянет за собой другого, третьего. На этом и стоим. Мы созданы в основном для тех, кто никому не нужен. К нам все время поступают совершенно одинокие, обиженные на судьбу, совершенно отчаявшиеся люди, которые уже не верят в искреннюю доброту, отвергают ее. Самое трудное — смиренно принять эту негативную реакцию человека, которому нужно выплеснуть свой душевный гной. Мы козлы отпущения за государство и общество, которые породили в людях столько злобы и отчаяния.

      В хосписе Андрея Гнездилова помогают достойно умирать, ломая стереотип отрицательного отношения к смерти. Возможно, в этом и заключается подлинная культура жизни. Недаром в русских православных молитвах звучит: «Не приведи, Господи, умереть во сне». Иначе говоря, человек должен в полном сознании отходить в другой мир. В хосписе «Лахта» все направлено на то, чтобы сохранить сознание уходящего человека до самого конца.

      — Скажите, — спросил я Гнездилова, — как вы сами хотели бы умереть?

      — Я хотел бы приблизиться к приятию смерти в понимании Льва Толстого, сказавшего: «Смерть — это высшее состояние человека».

      P. S. Виктор Зорза, пробивший бюрократическую стену Петербурга на пути создания первого российского хосписа, умер в Англии, завещав Андрею Гнездилову развеять пепел своего праха над домом в Лахте.

      Это, последнее его желание, было исполнено.

фото автора

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки