Всё началось с конфликта. В планах театра уже давно была утверждена комедия «На бойком месте», я же настаивал на другом названии, тоже Островского. Победила, конечно, точка зрения дирекции, и мне, молодому тогда режиссёру, предстоял выбор: либо отказаться от постановки, либо подчиниться производственной необходимости. Впрочем, о выборе в те времена лучше не говорить.
Я полюбил Островского со студенческих лет, что удивляло однокурсников – уже можно было любить совсем других. А первым профессиональным спектаклем стало «Доходное место» в Куйбышевском театре драмы имени М.Горького, это было настоящее «боевое крещение» . Там вместе со мной дебютировали молодые артисты Юрий Демич в роли Жадова и Жанна Романенко в роли Юленьки, Валерий Никитин сыграл Белогубова - будущие звёзды российского театра.
А эта пьеса мне почему-то не нравилась. Ни на сцене, ни на экране я её не видел, хотя ставилась она часто и профессионалами, и самодеятельностью. Привлекало театры это небольшое и очень «удобное» произведение: и место действия по существу одно, и персонажей немного, и зрительский успех обеспечит – кого не тронет драматическая судьба бедной влюблённой и обманутой девушки.
Видел фотографии давнего спектакля Малого театра с В.Пашенной в роли Евгении – всё там казалось бытово достоверным, исчерпывающе завершённым, каноническим. Эта постановка дала традицию, и трудно, ох как трудно что-нибудь в этой традиции изменить.
Мнения критиков о пьесе разноречивы - отдавая дань мастерству драматурга, её всё-таки не включают в число бесспорных шедевров первой величины. Отмечают увлекательность, почти детективность сюжета, яркий, как всегда, язык персонажей, удачные образы основных героев. Однако финал – свадьба вместо похорон - признаётся неорганичным, натянутым, да и образ положительной Аннушки не слишком-то удался. Это почти все так считают. И с жанром тоже не всё в порядке: написано «комедия», а на деле, скорее, драма или даже мелодрама со счастливым концом и некоторыми комедийными сценами. Над всем этим следовало серьёзно поразмыслить, да только времени не было.
Ещё и ещё раз читаю-перечитываю пьесу. Услужливое воображение помимо воли подбрасывает «видения»: мрачный дремучий быт, вросшие в пол лавки, двери неимоверно скрипят, низкий потолок навис, окна маленькие, тёмные. И такие же тяжёлые скрипучие ритмы, в которых существуют обитатели этого поистине «тёмного царства». И если не луч, то хотя бы лучик – бедная девушка Аннушка. И всё это было так невероятно знакомо по виденным постановкам Островского и напоминало какой-то уценённый вариант «Грозы».
За что же зацепиться? В самом начале есть указание автора: действие происходит лет сорок назад. Много раз читал, но по существу просто не замечал этого – не всё ли равно для нас, сегодняшних, в какие годы это было , всё «дела давно минувших дней!» Однако, зачем-то ему понадобилось отправлять действие в старину, хотя разбой на Галичском тракте, по его же собственному свидетельству, существовал и в его время. Может, из-за цензуры? Чтобы облегчить путь прохождения, иногда прибавлял он такие ремарки. Но случаев конфликта с цензурой не так уж много, кажется, два всего: «Банкрот» и «Доходное место». И он уже маститый, известный драматург, брат министра. «Грозу», к примеру, пропустили сразу. Да и что такого крамольного в этой пьесе для цензуры? Неужели есть какой-то скрытый смысл, какой-то намёк?
Сопоставляю даты: 1865-й - год написания пьесы, 1825-й - сорок лет назад. И понимаю – такие писатели ничего зря не делали - вот какое время интересовало его!
Среди исторических событий того года для Островского, видимо, важно, что Россия осталась б е з ц а р я. Что это - своеобразно зашифрованная временная перекличка? Пьеса написана всего через несколько лет после реформы 1861-го года. И реформа эта разочаровала многих . Островский не был радикалом, но осознавал: коренной уклад жизни в России не изменился. И он отбрасывает действие в дониколаевскую старину – тёмное царствование Николая Палкина ещё грядёт.
А внутри самой пьесы есть эпизод, когда хозяин постоялого двора Бессудный с тоской вспоминает о ещё более давних временах: «В старину, говорят, по этой дороге так дела делались! Место бойкое, сами знаете. Заедут купцы целым обозом, так дворники запрут ворота да без разговору перережут всех до единого; а который вырвется на улицу, так соседи поймают да ведут к дворнику-то! «Что, говорят, ты овец-то по деревне распустил?» Ха, ха, ха! овец! Вот поди ж ты, какое время было!»
Этот рассказ для современников звучал, вероятно, весьма актуально и был им понятен – через ретроспективу предчувствовалась безрадостная перспектива.
Стало ясно, что не уголовная история разбойничьего притона волновала драматурга, и даже не история обманутой девушки, всё же нашедшей счастье. Он ставит тему шире, гораздо шире, и уже на первой странице даёт точку отсчёта всей образной системы, задаёт уровень и масштаб. Разговор с нами идёт как бы через толщу времени, услыхать живой голос иногда оказывается нелегко, но сделать это необходимо. Тогда возникнет ощущение непосредственного диалога будто с современником, и проблемы волнуют одни и те же. И он начинает отзываться .
Снова вглядываюсь в ремарки, в эти скрытые опознавательные знаки. Драматурги по-разному дают нам свои указания, и в них тоже характер пишущего. Ремарки Бернарда Шоу, например, читать не менее интересно, чем диалоги. А лаконичные ремарки Пушкина! Одна только «Народ безмолвствует» чего стоит. У Островского обычно всё очень деловито, конкретно: направо – то-то, прямо - дверь, налево – то-то. Ничего лишнего, всё очень толково, разумно, ценно и для режиссёра, и для художника, и для актёров. Так и в «Бойком месте».
И всё же что-то заставляет насторожиться, приглядеться повнимательнее, не сразу даже понимаю – что? Вот: часто, очень часто повторяется из акта в акт одно и то же - звон колокольчиков, бубенчики, свист! Чтобы охарактеризовать атмосферу постоялого двора на большой дороге достаточно пару раз дать этот звук. Обычно деликатный Александр Николаевич так и поступает. Здесь же явно видна какая-то настойчивость.
И тут вспомнилось из рассказов об Островском – он любил не смотреть, а слушать свои пьесы. Представилось, как сидя с удочкой где-нибудь на берегу Меры , недалеко от своего Щелыкова, он обдумывает будущую пьесу и слышит, слушает звон бубенцов пролетающей по большой дороге тройки. Глубоко же вошёл в него этот звук. С этого момента мои взаимоотношения с пьесой резко меняются. Я начинаю понимать – так мне кажется, - ч т о же написал классик!..
Есть в русском искусстве одна тема, к которой обращался едва ли не каждый художник, писатель или композитор – т р о й к а ! Накрепко связана она с образом России: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка несёшься?» - закрепил эту связь Гоголь, учеником и продолжателем дела которого считал себя Островский. И он тоже написал свою т р о й к у ! Написал так, как только и мог написать драматург – в виде пьесы.
Прекрасно понимаю всю субъективность такой точки зрения, но даже трёхактное деление, довольно у него редкое, отношу в актив своей догадки.
Так появилось новое мощное действующее лицо комедии о жизни на большой дороге - тройка. Поминутно со свистом, звоном, гиканьем врывается она и так же по-бесовски исчезает, оставляя пыль, грязь, угар. На облучке восседает ямщик по фамилии Раззорённый, а в повозке пьяный седок с не менее выразительной фамилией – Непутёвый! Как вихрь налетает загулявший барин Павлин Миловидов – это он едет «обедать» к Гуляеву со своим придворным шутом Пыжиковым. А то нагрянет вдруг за мздою капитан-исправник, и вышлет к нему хозяин постоялого двора Вукол Бессудный (Вукол означает – пастырь) свою молодую обольстительную жену Евгению. Да верный цепной пёс по кличке Жук прогонит не ко времени подъехавших гостей: «На что нам дряни-то!» Да увезут ночью с разбойным посвистом девушку Аннушку, бесчувственную, себя не помнящую!
«Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться…» Так и несётся жизнь постоялого двора и трактира у большой дороги под названием «На бойком месте»! «…куда ж несёшься ты?..» И Островский даёт свой ответ…
Вл.И.Немирович-Данченко подарил нам дивную формулу: «У Островского всё – в названии!» То есть весь смысл, всё содержание сконцентрировано, как в зерне. Слово «бойкий» - любимое слово Гоголя. А вот если взять, да на секунду вынуть его из названия – что получится? Конечно, рискованный эксперимент, но ведь только для себя. А получается - « На… месте»! Вся его тройка никуда не летит, хотя и место бойкое, и тройка тоже. Таков, мне кажется, его ответ…
Всё сжато по времени до предела – события разворачиваются на протяжении одного дня и части ночи. Пьесе вообще присущи все три классические единства – места, времени и действия. Но сколько же всего случается здесь, сколько нужно сделать «бойкому месту»!
Надо заманить, опоить и обобрать купчика; откупиться от не в меру настырного капитан-исправника; принять и заставить раскошелиться загулявшего барина; отпустить овса лошадям и подсмотреть за женой, которая всё равно успевает назначить свидание любовнику; рассказать притчу о старине, сплясать, утихомирить разругавшихся баб; подготовиться к ночному разбою, съездить и вернуться побитым; застать жену «с парнем»; сбыть с рук сестру, которая успела отравиться зельем, и ещё, и ещё… а тут снова нагрянули гости!
Некогда скучать на бойком месте…
Постепенно само «бойкое место» начинает приобретать живые черты, становится почти одушевлённым существом со своим «лицом», что ли… нет, со своей … рожей, с бесовскими ритмами, но и со своими законами! «Всё здесь не ладно, все здесь живут не по совести». Всё распалено, всё на пределе возбуждения, похоти, жадности, конфликтности. «У всех только деньги на уме, как бы ни добыть, только бы добыть». Нет, это «тёмное царство» не сонное царство, а царство обмана с государственной религией лицемерия.
А вот искреннему человеческому чувству – первой любви – места здесь не отыщется. И мечется, бьётся среди разгульной свистопляски обыкновенная девушка Аннушка , некуда ей податься . Как может, защищает она свою чистоту – «Во мне стыд есть!» - да только
«Кому это нужен твой стыд здесь?» Никто и слушать не хочет, а пуще других сам мил-дружок сердечный. И остаётся только обманутой девушке схватиться за бутылку с мутным отравным зельем да и выпить в сердцах от обиды и предательства «лишнего».
«Бойкое место» губит, растаптывает живую душу, которая «не хочет под мою дудочку плясать»! «Загубили душу, разве это пустяки? Аль тебе и душегубство нипочём стало?» -- восклицает Миловидов, лицемерно не замечая, что именно он-то и загубил.
Так стал вырисовываться основной конфликт, главное содержание. Предельно насыщенными представились жизненные ритмы действующих лиц. Ничего не осталось от тех первых видений, улетучились, рассыпались тяжёлые лавки и скрипучие двери. Есть мнение, что первые ощущения от пьесы самые верные, - у меня в этом случае от них не осталось и следа. Изменились буквально все представления, и произошло это как-то вдруг, сразу, точно сверкнула молния и осветила всё строение будущего спектакля целиком. Отлично помню момент, когда это произошло. Я ходил по комнате с пьесой в руках и стонал, как от боли, что ничего не складывается. И наступил «миг отчаяния»: поднял пьесу над головой, чтобы бросить её на стол, - всё, завтра иду отказываться! И – застыл в этой позе: пришло озарение. Это чувство будто кто-то диктует мне всё об этой постановке не покидало затем весь процесс работы - с актёрами, с художником, с музыкой. Начались настоящие чудеса.
В театре не было достойной исполнительницы на роль Евгении. На первых репетициях пробовалась молодая одарённая актриса, но с которой надо было проходить долгий и сложный путь «выращиванья». И вдруг, в середине сезона, появляется актёрская пара, словно судьбой предназначенная для этой постановки. Их взяли в театр, и они с места в карьер ворвались в работу, она – Евгения, он – Жук. И стали украшением спектакля, получили впоследствии престижные награды и признание. ( Как, впрочем, и весь спектакль)…
Сцену ночного свидания Евгении и Миловидова я долго откладывал, не репетировал – никак не находил её образного решения. А ведь она одна из важнейших. И когда откладывать уже было невозможно, назначил репетицию, но так и не знал точно, что буду делать? А актёры уже были очень разогреты предыдущими пробами, ощущалась радость складывающейся новизны, вдохновляло взаимное доверие. Они прочли сцену и с готовностью ждали моих указаний. А я сидел у режиссёрского столика и думал: «Сейчас скажу им, что у меня ещё нет окончательного решения и отложу репетицию». Встал, чтобы произнести это… И – о чудо! – сразу увидел будущую сцену, целиком и во всех деталях. Репетиция пошла как по маслу. Секрет был в том, что любовник явился вооружённым до зубов: ружьё, револьвер, патронташ, телохранители. Трусоват оказался. И всё их любовное объяснение искал – нет ли где засады? Это обстоятельство окрасило всё в такие тона, что вызывало у зрителя приступы просто гомерического смеха, чего мне и хотелось…
Итак, это должна быть к о м е д и я, в полном соответствии с указанием автора, в которой главным действующим лицом станет с м е х. Но не бездумный и беззлобный, а буквально раздевающий лихих обитателей «бойкого места», выворачивающий наизнанку их мнимые доблести. (Так в оформлении появилась вывеска над воротами с названием трактира «На бойком месте», обращённая в сторону дороги, а к зрителям – своей обратной стороной, и читается наоборот). У Островского если драма, так уж подлинно – драма, а комедия – так уж действительно комедия, а не так, как это часто расплывчато обозначается современными драматургами – пьеса. Но ведь всякая пьеса – пьеса и такое определение ровно ни о чём не говорит.
Жанр – понятие глубоко содержательное, можно сказать, идейное, тот угол зрения, под которым рассматривается главная суть произведения. Я сформулировал его как «весёлую жуть», и это стало зерном, из которого потом произрастало буквально всё.
Если уж сравнивать движение этой пьесы с движением тройки, то оно такое причудливое, такое непростое. Тройка то несётся, летит, то по ухабам трясётся, то вдруг ломается, останавливается вообще. Так же должно разворачиваться и движение спектакля – «то разгулье удалое, то сердечная тоска», не однообразно, а спотыкаясь в грусть, иногда выходя и в безмерную тоску. Это очень «гоголевская» пьеса – наваждение, чертовщина ходят по её жилам. Люди появляются внезапно, неожиданно, как черти из бутылки: Бессудный вылезает из самых разных щелей, Жук – то из конуры, а то вдруг над забором. Только что ушёл в одну сторону – через мгновенье вышел уже с другой. То же и в поступках: решительно хотел уезжать – столь же решительно через секунду остаётся «здесь погулять». Только что любил, замуж хотел взять – а теперь бросает, глумится.
Фантасмагория. Наваждение. Свистопляска. Весёлая жуть.
Стала посреди двора, обнесённого высоченным забором, причудливая печь на каком-то огромном колесе и поворачивается то одной, то другой стороной в такт гигантской свистопляске: «Ходи, хата, ходи печь! Хозяину негде лечь!» А из всех щелей, со всех сторон повысовывались все обитатели и гости постоялого двора и пошло-поехало «разгулье удалое». Исступлённо, самозабвенно пляшут!.. Но вот отплясало, отгремело, оттопотало всё и вдруг на миг замерло. И тогда стал слышен чей-то явственный вопль: «Я ж и т ь хочу! Х о ч у ж- и- и- и- т ь !..»
Судьба спектакля сложилась счастливо: он шёл с успехом много лет, был желанным гостем на разных гастролях и фестивалях, имел богатую прессу и снимался на телевидении. Музей Островского в Щелыково приобрёл эскиз декораций, а сами декорации в натуральную величину выставлялись в большом зале музея, где водили экскурсии. К.С.Станиславский считал, что режиссёр в театре начинается не раньше, чем в 35 лет. Ровно столько мне было, когда создавалась эта постановка. И хотя за плечами уже был немалый опыт, свою режиссёрскую биографию я отсчитываю с этого «Бойкого места»…
Добавить комментарий