«Приезжайте к нам через десять лет». Столетнему юбилею «Апрельских тезисов» В.И. Ленина посвящается

Опубликовано: 22 апреля 2017 г.
Рубрики:

 

Хотите - верьте, хотите – нет, но Ленина я видел. Осязал и обонял. Ибо столкнулся с Ильичом нос к носу, лоб в лоб, грудь в грудь. Дело было так…

Служил я по государственной части. А тут возьми да подоспей очередные ноябрьские праздники. И наш профком устроил концерт. Значит, пригласили какого-то певца, кто-то прочел стихи о «краснокожей паспортине», кто-то пропиликал на скрипке что-то из популярной классики. В то время у нашей конторы своего актового зала не имелось, потому всех стройными рядами отправили в расположенный по соседству клуб какой-то (кажется, трикотажной) фабрики.

По дороге мы с тогдашним моим приятелем Васей исхитрились забежать в винный магазин и в обход очереди, через знакомого грузчика разжились необходимой емкостью. Потом мы, прослушав означенный выше гимн советской паспортной системе, не менее хитроумно покинули зрительный зал. Вышли на лестничную площадку, предваряющую вход на сцену и освещенную тусклой лампочкой, от которой, как принято писать в детективах, темень делалась плотнее. Добыли из портфеля (ударение на первом слоге) вожделенную емкость, казенный стакан из васькиного кабинета, два мятых бутерброда. И встали на путь искажения морального облика строителя коммунизма. Выпили… Выдохнули… Понюхали краковскую колбаску… Накатили по второй…

И тут на лестнице раздались шаги. Радостных чувств мы по этому поводу не испытали, ибо по лестнице могло подниматься вечно озлобленное начальство в сопровождении партийного секретаря. Действительность намного превзошла наши опасения. Ибо из вонючего полумрака прямо на нас вышел… Ленин! Друзья мои, догадка о том, что это был ненастоящий Ленин пришла ко мне – надо честно признаться – не сразу. Какие-то доли секунды я пребывал в шоке и мистической уверенности, что сделался свидетелем второго, так сказать, пришествия. Вот почему я смею утверждать, что видел Ленина – и ничто не поколеблет этого моего убеждения.

Я услышал, как внутри Василия что-то металлически ёкнуло, после чего он, наивная провинциальная душа, обомлел, обмяк и одновременно остекленел. Взгляд его сделался страшен – Хичкок за такой взгляд душу бы заложил. В Москве друг мой Василий оказался в результате женитьбы на некоей женщине, которую звал коброй. А до того, как поселиться в серпентарии, торчал мой приятель в далеком городе Кургане. В Курган, рассказывал потом Вася, мог еще каким-то образом из казахских степей забрести верблюд, но чтобы встретить в тамошних местах вечно живого Ленина и речи не шло.

А я, пережив «момент истины», держался молодцом! Наверно, потому, что первым делом присмотрелся к спутнику воскресшего вождя. Да тут же и узнал его. Это был Марк Исаакович Прудкин, который в театральной московской иерархии стоял почти на самом верху… Я все понял. Ленин оказался вовсе не Лениным, а Борисом Александровичем Смирновым, стяжавшим все мыслимые регалии, играя вождя мирового пролетариата. И еще я допетрил, что эти двое будут играть знаменитую сцену из «Кремлевских курантов», в которой Ленин беседует с английским писателем (его неизменно изображал Марк Исаакович). Понятно, что писателем этим был Герберт Уэллс. Надо полагать, имени-фамилии беднягу лишили по идейным соображениям, потому как персонаж Прудкина нес в спектакле откровенную околесицу про Максима Горького, у которого, как он конфиденциально сообщал Ильичу, был только один костюм. На что председатель совнаркома этаким петушком ответствовал: «Да, ну и что же! У меня тоже один костюм».

Ленин, он же Борис Александрович Смирнов, взглянул на меня сумрачно и в то же время тоскливо. На голову ему натянули гримерскую лысину. И через весь знаменитый лоб проходила безобразная, плохо замазанная гримом борозда. Получалось, что Ленину неаккуратно склеили разбившуюся на две половинки голову. Оно и понятно: Смирнов в преддверие праздника превращался в Ленина на целый вечер – то есть, на три-четыре, а то и на пять халтур. Вот его и гримировали раз и, можно сказать, навсегда. Зато Марк Исаакович Прудкин излучал неожиданную доброту и благорасположение. Он даже потрепал погруженного в глубокий транс Васю по плечу и сказал: «Ну ничего, ничего… Крепитесь. Куда нам дальше?» Внутри Васи опять что-то ёкнуло. А я, уподобившись булгаковскому Коровьеву, проводил призраков в кулисы.

Допив бутылку, мы услышали сакраментальное: «Приезжайте к нам через десять лет!»

 

* * *

А я вернулся на двадцать лет назад.

В те же муторные ноябрьские дни в сугубо мальчишеском возрасте смотрел я по телевизору спектакль МХАТа «Кремлевские куранты». Это была буколическая эпоха отечественного телевидения, когда все эфиры были прямые – о видеомагнитофонах не писали даже американские фантасты. А на дворе стояло шестое ноября. Вместе со мной трансляцию смотрела семья. Тогда у телевидения была только одна программа – выбирать не приходилось. К тому же в спектакле участвовали великие мхатовские старики. Честное слово – стоило смотреть.

И вот начинается вторая сцена. Возникает Ленин. Через пять минут берет некоторая оторопь. Что-то не так… То есть, конечно, оно все вроде нормально. Ильич говорит правильные слова. Но какой-то он тусклый. И вроде как пребывает в раздражении. Скажет фразу, а что на нее ответят, ему до очень далекого и высокого фонаря. Вьются около него крестьянские дети. Он их должен любить. Иначе никак, ведь самый человечный человек. Я пригляделся, прислушался и понял, что данный Ильич этих детишек люто ненавидит. Мешают они ему. Не хочется ему их ни видеть, ни слышать, ни тем более гладить по головкам… А другие артисты, между тем, играли, как надо, – отчетливо, напористо, голосами говорили ясными, с нужными интонациями, о грядущем счастье излагали задорно, с этаким революционным экстазом. Я, было, подумал, что чего-то не осмысливаю, что не дорос еще до высоких материй. Но тетка моя заметила: «Не могу понять – что с Лениным». Мать согласилась: «Плохо играет. Совсем никак». И я на минуту-другую возгордился глубиной своих наблюдений.

Ладно. Закончился первый акт. Я сбегал в сортир. Тетка с матерью попили чайку. Трансляция возобновилась. И что же? Ленин прямо-таки впорхнул на сцену. Он сделался оживлен, он заинтересованно выслушивал партнеров, он говорил четким, проникновенным голосом, как и полагалось вождю. В этот момент ему безоговорочно поверил бы сам Станиславский. «Ну вот, – сказала тетка, – это другое дело. Небось, в перерыве из ЦК позвонили».

Я запомнил этот осенний вечер у допотопного, самодельного телевизора, очевидно, в силу таинственных особенностей моей подкорки. Так и засело черт его знает с какого ляху: «Приезжайте к нам через десять лет». И надо ж было такому случиться: встретил я того – телевизионного – Ленина. На той самой лестничной площадке. Играл-то его все тот же Борис Александрович Смирнов.

Но только через сорок лет узнал я причину странной метаморфозы, которую я наблюдал по телевизору.

 

* * *

Итак… Сижу я в чрезвычайно теплой компании. Уже второй раз послали гонца за водкой. Уже все хорошо. Мы все пребываем в полной гармонии с миром. Во главе компании – Эдик Хруцкий… Впрочем, Эдиком я этого человека называл только за глаза. Он был велик. В буквальном смысле – как Портос. И он был величествен, как Юлий Цезарь в виду переправы через Рубикон, он был царственен, прекрасно одет и снисходителен. Кроме того, он писал детективы и сценарии, фильмы по которым бесперечь крутят и, верно, будут крутить по всем телеканалам.

Стало быть, сидим. И рассказывает Эдик (уж и не помню в связи с чем) очередную свою байку. Надо сказать, что он много чего знал о пестрой московской жизни.

Аккурат супротив МХАТа располагалось кафе с вполне уместным названием: «Артистическое». Я в этом заведении никогда не был, оно так и осталось для меня террой инкогнита. Впрочем, Эдик Хруцкий сказал, что меня туда бы ни за что и не пустили. Заведение существовало исключительно для особо одаренных. То есть, для тех, у кого имелись соответствующие документы. Сам же Эдик, будучи членом сразу двух творческих союзов, неоднократно проводил там вечера.

Вот и в тот вечер он восседал за одним из столиков недоступного смертным заведения. И вдруг увидел странного посетителя. Больше всего возникшая на пороге фигура походила на человека-невидимку из романа уже упомянутого Уэллса. То есть, лицо его было замотано непроницаемым шарфом, а голова укрыта каким-то немыслимым тюрбаном. Новоявленный человек-невидимка весьма уверенно подобрался к барной стойке. И странное дело – никто из обслуги не выказал даже удивления. Более того, бармен почтительно наклонил голову и молвил: «Здравствуйте, Борис Александрович. Вам как всегда?». Человек без лица утвердительно хмыкнул. И перед ним мгновенно возник тонкого стекла стакан и розетка с шоколадной конфетой. Через секунду в стакан был щедро налит коньяк. Человек осторожно размотал шарф, аккуратно снял с головы тюрбан… И Эдик чуть не упал оземь. Он увидел Ленина. Думаю, что мой друг Вася, случись ему присутствовать при столь эффектном появлении вождя, ушел бы умом, надолго бы ушел, а то и навсегда.

Ильич хмуро оглядел зал, тяжело вздохнул. Затем с вожделением поднес стакан к рыжей своей бороденке. Изобразил какую-то злобную гримасу (с таким примерно выражением лица в фильме «Ленин в октябре» он клеймил позором политических проституток Каменева и Зиновьева). И медленно, со вкусом, с расстановкой выкушал коньяк. После чего блаженно выдохнул – аромат дорогого напитка заполнил все кафе. В дальнем углу даже раздался аплодисмент. После этого вечно живой гений понюхал, а затем и пожевал конфетку. Глаза у Ленина заблестели. Лицо его озарилось знаменитой улыбкой. Еще немного и, казалось, он скажет: «Верной дорогой идете, товарищи» и сделает ручкой. Вместо этого автор «Апрельских тезисов» с несвойственной хрипотцой произнес: «Спасибо, Семеныч». Опять укутался в шарф, опять нахлобучил на голову тюрбан и вышел вон.

Пораженного Эдика тут же ввели в курс дела. Именно в это время напротив, во МХАТе, шли те самые «Кремлевские куранты». Закончился первый акт… Ленина же играл, конечно же, Борис Александрович Смирнов. И весь первый акт горемыка мучился: он не мог играть без допинга – хоть тресни. Но далеко не всегда мог разжиться коньяком в священных мхатовских стенах. Никто толком не знал, какие тому были причины. То ли супруга ограждала Бориса Александровича от алкоголических порывов и не давала ему возможности разжиться бутылкой целебного напитка накануне спектакля. То ли театральная администрация следила за Смирновым, не без оснований полагая, что пьяный артист в роли Ленина может натворить таких дел, что потом придется только мечтать о тихой одиночной камере.

Как бы то ни было, страдалец приноровился в антракте, прикрывшись шарфом и тюрбаном, сбегать из гримерной, пересекать Камергерский переулок и припадать к заветному стакану в кафе. Вот вам секрет искрометной игры во втором акте! Вот вам метаморфоза! Кольцо замкнулось…

Но плох, гнусен человек… Нашлись люди, которые написали в соответствующие органы гневное письмо, в коем изобличили народного артиста Смирнова в неуважении к вождю в форме искажения его гениального, дорогого каждому труженику образа… И Смирнова на год отлучили от Ленина, обругали кулуарно на приеме в ЦК, но в целом отнеслись к нему сочувственно и с пониманием. Ибо стакан коньяку и вправду способствует вдохновению.

 

* * *

Но что загадочно. Вася после достопамятной встречи с Лениным сделал головокружительную карьеру: он стал – сядьте, коль стоите, – инструктором ЦК. Я вам так скажу: 99,9999 процентов наших тогдашних чиновников о такой должности не могли себе позволить даже помыслить. Между тем, Вася, отчаявшись тянуть лямку в нашей занюханной конторе, вознамерился уйти в министерство внутренних дел – должность там Васю ждала вполне рядовая, но платили больше и полагались какие-то греющую душу льготы. Так Васю туда не приняли… По причине не слишком счастливого состояния здоровья.

А вот в ЦК взяли – без всякой медкомиссии. Само собой, взяли не просто так, а по протекции нашего министра, который возлюбил Васю за то, что тот лихо сочинял всякого рода поздравительные адреса. Но ведь протекция-то эта состоялась! Вот я и думаю: не оказалась ли судьбоносной та встреча на темной лестнице с Ильичом (пусть и ненастоящим). Ведь неспроста что-то ёкало в Васиной утробе. Может, где-то кто-то, о ком ближе к ночи лучше не упоминать, это ёканье услышал. И решил позабавиться. Мистика, друзья мои, все та же чертова мистика.

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки