Эпизоды
Мой небольшой эскиз о Николае Павловиче Акимове я должна начать издалека.
С 1960-х мы постоянно жили на даче в Комарово, у наших друзей Порай-Кошицев. Мой отец дружил с Верой Федоровной Матюх, женой Евгения Александровича Порай-Кошица, а я - с их сыном Алексеем. Постепенно на этой даче стало жить веселее, она обрастала друзьями самого разного возраста.
Алеша был старше меня на пять лет; когда тебе 16, молодой человек в свои 21 кажется очень взрослым. Он учился тогда в Университете на физико-математическом факультете и был вовлечён в интереснейший круговорот друзей. Меня всегда тянуло к старшему поколению, с ними было интересно. Эта умная, начитанная молодёжь надо мной немножко подтрунивала, особенно Варя, жена Андрея Черкасова (сына знаменитого актера Н.Ч.), а я ее боялась и стремилась во всем ей подражать.
Андрей тоже был физик, мне тогда казалось, что в нашей компании все были физиками-лириками вперемешку с поэтами и бардами; все мы много читали вслух, много слушали джаза, много пили болгарской красной «гамзы», ездили летом в Коктебель, и все поголовно были друг в дружку влюблены. В общем, такая безумная вакханалия 60-х, которая разбудила спящее царство не только академического посёлка Комарово, но и всю совдепию.
Алеша очень любил играть в преферанс, дошло дело до того, что эта страсть обернулась для него «вылетом» из Университета. Не помню, но, кажется, он играл на лекциях - и его застукали, а может, и настучали. Бедные родители, папа и дяди - профессора (дед академик!), а сын шалопай. Забегая вперед, скажу, что сейчас Алеша стал известной личностью, и, видимо, все что тогда случилось обернулось к лучшему.
Вера Федоровна пришла к моему отцу, закурила папироску и сказала упавшим голосом: «Как быть с Алексеем, что вы, Игорь, посоветуете?» Ведь вставал вопрос о его немедленном призыве в армию.
Папа подумал и спросил: «А чем он еще интересуется?».
«Он немного рисует…», - как-то неуверенно пролепетала Вера Федоровна.
«Пусть покажет мне свои рисунки», - ответил отец.
После этого Алеша стал регулярно приходить к отцу, получать задание на дом, дело пошло, и выяснилось, что у него открылся настоящий талант, который нужно было срочно внедрить в художественный вуз.
Обсуждали, куда поступать, выясняли, судили да рядили, а время шло, и однажды к нам на дачу зашёл академик Евгений Федорович Гросс. Его огромная дача высилась в конце поселка и напоминала неприступную крепость, в которой заправляла его жена Тамара.
Гросс был милейший, образованнейший гном, в вечной тюбетейке на лысеющей голове, которая была набита не только великими достижениями в области физики и открытиями в виде особых частот (они так и называются «гроссовскими»), но он был знатоком мировой живописи и музыки, постоянным слушателем филармонии и коллекционировал интересных друзей. Его знаменитой игрой-угадайкой, проверкой на образованность, был показ иллюстраций живописи или открыток.
Он всегда носил портфельчик, набитый вырезками из альбомов, для растерянного собеседника это богатство постепенно вынималось и раскладывалось как карты, картинкой вверх, а правильный ответ с подписью и датой находился с обратной стороны: «А это Сезанн или Брак?» , «Рембрандт или Хальс?»… труднее было с абстракцией, мы тогда только начинали узнавать мировые имена…
Друзьями Гросса становились угадавшие 10 картин из двадцати. Я в свои годы угадала пять, но это его совершенно покорило, и он стал за мной ухаживать. Более того (о ужас!), в один прекрасный день он пришел говорить с отцом о вполне серьезных намерениях….
Помню, что моя девичья интуиция мне что-то такое нашептывала, но я и не думала, что дело зайдет так далеко.
Я испугалась, рванула в сад, подальше от всех, там где уже росли елки и легла плашмя на мох. Долго лежала, подруга Катька, потом за мной прибежала и сказала: «Гросс ушел обиженный».
Но прошло несколько месяцев, он, видимо, меня простил, и мы встретились с ним на концерте в большом зале Филармонии. В одной руке неизменный портфель, а другой он дружески обнимал мужчину с серыми глазами, в серо-голубом пиджаке. «Вот Ксенечка, познакомьтесь, это Николай Павлович Акимов, знаменитый режиссёр и художник…великий человек!» Глаза Акимова смотрели внимательно. Он пожал мне руку, бросил взгляд на мою короткую челку и насмешливо сказал: «Вам очень идет эта стрижка под мальчика». Мы вошли в зал и наши пути разошлись, они пошли в партер, а я поднялась как всегда наверх, на галёрку. Там обычно вся наша компания встречалась, слушала очередной «Мадригал» с Волконским, а потом все шли в пивной бар напротив.
Дома, я сказала отцу о «мирной» встрече с Гроссом: «Знаешь, он меня познакомил с Акимовым, сказал, что это гений». Не знаю, почему, но имя Николая Павловича было мне тогда неведомо. «Неужели он с ним знаком?! - оживился отец. - Это же потрясающий художник! Он опять в Ленинграде, а ведь как его травили!»
Прошло некоторое время. Алеша принес очередную папку рисунков и сказал: «Прошел слух, что в театральном институте открылся факультет, которым руководит Акимов… на нем обучают художников, макетистов и завпостановочной частью». Папа вспомнил о Гроссе и позвонил ему.
Однажды вечером на нашей комаровской веранде, вокруг стола, собрались все «виновники» этой предыстории. К чаю, на огонек, неожиданно зашел Митя Орбели, как всегда ироничный, умный, бледный и с вечным «казбеком» во рту. Я не очень хорошо помню, как проходил вечер, о чем шел разговор, вот только, под самый конец Николай Павлович посмотрел на меня через стол и спросил: «А о чем вы мечтаете?» В свои 16 лет я мечтала только о принце, немножко рисовала, танцевала и очень много читала. Как тут ответить? За меня ответил отец: «Она любит расписывать ткани, вот всем друзьям изготовила занавески, платья…» . Серые глаза смотрели внимательно. Потом вступился за меня Гросс: «Она знает Эрмитаж как свои пять пальцев!» Сын Орбели и Изоргиной фыркнул и отпил коньяка: «Да, изучает, ей Антонина Николаевна подарила свой альбом об импрессионистах»
«Как знать, может, и Ксения захочет поступить на мой факультет?»
И уже прощаясь, в саду, мы стояли рядом с отцом: «Игорь Иванович, вы разрешите вашей дочке мне попозировать? Она просится на портрет». Как меняются его глаза, стальной блеск, профиль, лицо сочетания совино-орлиного и повадка птицы, роста не высокого, сильный поток энергии.
Наступила осень, отец меня привез к Николаю Павловичу, а сам уехал. Я не помню адреса, но мне кажется, что это была не коммуналка в Кирпичном переулке, а квартира на улице Гоголя. Атмосфера комнаты мне показалась сразу родной: бесконечные безделушки, фотографии на стенах, колокольчики позванивали на все лады (он их собирал), много ножичков и пилочек, портреты, книги, альбомы …это была не просто мастерская художника, заваленная подрамниками и картинами, это пространство чем-то напоминало квартиру деда, где я родилась, только у нас были рояли и нотные шкафы до потолка.
«Не стесняйтесь, можно смотреть и даже трогать руками», - сказал Акимов. Прикасаться к предметам я не решалась, но погладила странную шкурку на кресле, дотронулась до колокольчиков, увеличительных стекол (зачем они?)… Значительно позже я увидела его знаменитое фото с кубиком-линзой, подумала, что уже тогда во всей атмосфере его жилья царил сюрреализм; прошлая жизнь под микроскопом выявлялась в фарсе настоящего. Было тут и трагическое, давящее… А вот и альбом картин Василия Шухаева, скорее это даже не книга о собранные в папку отдельные страницы, видимо, из старых книг. Шухаев мне был знаком по нашим домашним журналам «Аполлон» и «Мир искусства», они достались от деда, но тут я увидела незнакомые вещи…
«Сядьте на это, - я уселась на высокую табуретку. - Будем разговаривать, расслабьтесь!». Он стал ходить кругами, приседать, щелкать фотоаппаратом. Неожиданно его облик изменился и он стал похож на умного ворона.
У меня была большая практика позирования. Папа меня мучил с пяти лет, сколько я ему служила моделью (!), то «девочка гладит», а то «стирает», слезы на третий час терпения капали в таз. «Я перед вашим дедом преклоняюсь, он ведь был мастером гримов и костюмов!» - Николай Павлович вспоминал, как когда-то видел деда в Оперной студии со студентами, как тот объяснял и показывал. - Ершов был гений, это был самородок!» Потом я поняла, почему ему так нравилось, как мой дед просвещал студентов, но это позже.
Он заметил, что я рассматривала шухаевский альбом и начал мне о нем рассказывать, перешел на Александра Яковлева.
Фотоаппарат щелкал, я крутила головой, меняла позу, закинула нога на ногу в своих узеньких брючках, на которые так шикали мне вслед разные бабки... и запихнула руку в карман достать носовой платок и - о ужас,- поднося его к лицу, я увидела, что он весь измазан красными пятнами.
Смущение, паника, рой зажужжал в моей голове. Это кровь! И тут я потеряла сознание.
Очнулась на диванчике, сильно пахнет аптечным, на лбу холодная тряпочка, Акимов рядом в кресле, взволнован. Я сразу поняла, откуда кровь. Когда я трогала разные предметы на его полке и столе, то незаметно порезалась, крови было немного, но, видимо, я находилась в таком напряжении и была так взволнована, что это стало последней «каплей»… в девичестве от сильного стресса я не раз валилась на пол.
Я села: «Николай Павлович, простите, давайте ничего не будем говорить моему папе». Он улыбнулся, и, когда через полчаса появился отец, наша тайна осталась в этих стенах. Продолжения фотосессии не последовало.
Но пока к Акимову поступил Алеша. Насколько я помню, он учился с радостью и дело у него пошло на славу. Его судьба срослась с ТЮЗОМ Зиновия Корогодского и театром Льва Додина.
В течении трех лет я валяла дурака и под неусыпным руководством отца даже начала зарабатывать первые рублики. Этикетки для шоколадок и вафель, конфетные коробки - первые пробы в промграфике. Наверное, так бы все это и шло, впрочем, если забегать вперед, я в результате стала иллюстратором детских книг аж на целых 15 лет. Но почему-то папа постановил, что мне нужно иметь диплом: «Поступай к Акимову, он не испортит, у него интересно, а в этих академиях убьют всю индивидуальность». Отец ревностно оберегал меня от соцреализма.
В 1964 году я пришла на собеседование, которое устраивалось в ЛГИТМИК и которое проводил сам Николай Павлович с группой преподавателей.
Когда очередь дошла до меня, он серьезно взглянул и произнес: «Расскажите нам о ваших любимых художниках». Может быть, он думал, что я вспомню Шухаева, но я рассказала о Матиссе и о том, как я люблю бывать в этих залах «третьего этажа» Эрмитажа, как люблю сидеть там одна и прихожу туда каждую неделю.
В приемные экзамены входило сочинение на вольную тему, и я продолжила свой рассказ о Матиссе, исписала много страниц. Еще было обязательным, чтобы все поступающие выставили свои картины, эскизы, рисунки, кто что мог и хотел. Получалась такая коллективная выставка, каждому отводилось свое место. Помню, что на мой курс приняли очень талантливых ребят, все они были любознательные, открытые и горели желанием узнать мир.
Все на факультете было интересно! Педагоги, учителя живописи, истории искусства и даже декан, армейский «левша» А.В.Соллогуб, который своим голосом, нарукавниками и фартуком наводил страх на всех нас, казался неотъемлемым «пятым элементом». Как такой Сологуб мог быть в одной упряжке с тонким и чутким обожателем красоты, каким был Акимов, - для меня до сих пор необъяснимо.
Николай Павлович редко, но приходил на факультет. Он собирал нас в большом классе, мы рассаживались кто куда и он в центре. Начиналась беседа, вопросы-ответы, и, конечно, это перерастало в его рассказы о людях, театре, живописи. Как он преображался!
В 1966 он говорил с нами только один раз, на следующий год я взяла академический «антракт», а в 1968-м Акимова не стало.
Недавно я узнала, что в Бахрушинском музее в 2016 году прошла выставка, посвящённая Николаю Павловичу, приуроченная к 100-летию со дня его рождения. Её устройством занималась ученица Акимова и моя подруга Марина Азизян. Жаль, что я эту выставку не видела, не окунулась в такие далекие и близкие 60-е .
Комментарии
Фотография Николая Акимова
Фотография снята женщиной-фотографом Федоровой (так мне помнится ее фамилия) в последние годы жизни Н.П.Акимова, когда они с Е.В.Юнгер уже переехали с Кирпичного переулка в дом на набережной Невы.
Добавить комментарий