История эта давняя … Но уйти от неё мне почему-то никак не удаётся, хотя Москва осталась далеко за океаном, а судьба постоянно сводит меня с новыми пациентами и клинически интересными случаями. В тот мартовский день в нашей московской квартире на Цветном бульваре раздался телефонный звонок. Звонили из итальянского посольства с просьбой посмотреть трёхлетнего ребёнка…
Мальчик сидел на полу, медленно раскачиваясь из стороны в сторону и монотонно ударяя металлической ложкой по дну кастрюли… Его необычайно красивое лицо с чётко нарисованными чертами, слегка портили пустые застывшие глаза и на редкость невыразительный рот. Почувствовав людей, он вскочил, встал на цыпочки и взмахивая руками, словно крыльями, заметался по комнате. Он то кружился, делая какие-то невообразимые птичьи движения, то подолгу застывал в какой-то позе, словно повинуясь команде «замри».
Анна-Мария тихо прикрыла дверь и жестом пригласила меня пройти в гостиную. Долго тянулся ее рассказ… Николино родился в Милане, в семье известного итальянского дипломата. Отчаянию родителей не было предела, когда на свет появился пятый мальчик.
…Я даже не могла заставить себя кормить ребёнка грудью и на третий день его жизни прервала кормление. Конечно, я понимала, что малыш ни в чем не виноват, но в мои 42 года это был наш последний шанс иметь девочку. Волна какой-то дикой ненависти, настоящего невосприятия этого младенца накатилась на меня с такой силой, что справиться с этим я не могла никак.
Погрузившись в светскую жизнь, я полностью отстранилась и почти совсем не видела Николино. Его маленьким миром была его детская комната, а кругом общения – наша старая няня. Как это было ни печально, но мое отношение к ребёнку невольно приняли муж и дети. Мальчик рос в семье практически будучи сиротой, никому не нужный и не желанный, раздражающий всех самим фактом своего существования.
Как-то вечером я вошла в детскую сказать няне о нашем с мужем предстоящем отъезде. Николино увидел меня, радостно запрыгал в своей кроватке, потянулся ручонками изо всех сил, стараясь дотронуться до меня.
- Ма-ма! Ма-ма!
Но я была уже в вечернем платье и торопилась не банкет.
–Побойтесь Бога, сеньора, возьмите ребенка хоть на минуту, - взмолилась няня.
–Нет, не сегодня, как-нибудь в другой раз.
Выскочив из комнаты, я прыгнула в машину, поспешно завела мотор и, бессмысленно перебирая руль, стала кружить по тесным улочкам Милана. Я думала о своем бедном ребенке, о его полной изоляции в семье, одинокости и сиротливости при живых родителях и четырех братьях. Ругая себя последними словами и призывая на помощь весь свой разум, все земные чувства гуманности и сострадания, я дала себе клятву принять и полюбить своего собственного ребенка.
А наутро мы улетели в Японию. Вдали от Николино я мучилась еще больше, бесконечно перебирая в памяти картинки своей несправедливости и вспышек гнева по отношению к малышу. Вернувшись домой, мы решили на семейном совете, что каждый из нас будет уделять Николино по часу в день, гулять с ним, играть, читать книги. Вот тогда-то в свои «дежурные» часы я и заметила, что с ребенком что-то неладно. С каждым днем я отмечала все больше и больше странностей в его поведении.
Спустя несколько дней мы начали терапию. Наши начальные шаги были настолько тяжелы, что описать их просто невозможно; работали мы часами и занятия изматывали нас обоих. Синдром Каннера, или Аутизм, которым страдал Николино, проявлялся в болезненном погружении в себя, неконтактности, отсутствии потребности в совместной деятельности. Его психоподобные моторные штампы возникали так часто, что он то метался в страхе, ища у кого-то защиты, то кричал, ударяя себя кулаками по голове, то вздрагивал от малейшего шума, или надолго застывал в какой-то неподвижной позе. Я старалась заставить Николино увидеть и услышать меня, войти в контакт, включиться в игру. Но он был в своем мире, ему никто не был нужен, как пару лет назад он не был нужен никому.
День за днём и час за часом мы продолжали наступление на болезнь Это была своего рода бессловесная терапия. Копируя полностью все его действия, я пыталась глубже проникнуть в его сферу, понять его мысли, однообразные игры, стать партнером в его ритуальных движениях. Я вторила ему во всем, как заводной робот, воспроизводя заданную программу. Я стучала ложкой, когда стучал он; бегала на цыпочках рядом с ним, кричала, взмахивала руками, забивалась в угол. И если Николино просиживал в одной позе по пятнадцать-двадцать минут, то столько же сидела и я, не двигаясь и изнывая от боли во всем теле. Никаких слов, только по возможности тактильный контакт, чтобы он почувствовал тепло моих рук, доверился, потянулся ко мне.
Мальчик с трудом втягивался в работу, не замечая меня, игнорируя все мои старания и усталость. Но однажды, когда я кардинально изменила привычную форму работы и перестала быть обезьянкой, он ужасно удивился. Подбежал ко мне, заглянул в лицо, схватил за руку, впихивая в нее любимую ложку, подсовывая ближе кастрюлю, как бы приглашая меня в свою игру. Пожалуй, это был первый день, когда он впервые осмысленно увидел меня, принял и начал общаться. Теперь мы продвигались намного быстрее, и каждый день дарил нам маленькие радости. Николино стал более адекватным, меньше уставал, а самое главное, он начинал видеть, слышать и понимать. Вскоре на смену кастрюлям и крышкам пришли игрушечные зверюшки, а еще через некоторое время появились первые слова и первые детские игры. Теперь мы с Николино были настоящими друзьями и можно было подниматься на следующую ступеньку.
Но… В это время Анна-Мария решила вернуться в Италию, чтобы ее сын учился говорить на родном языке и рос в своей стране. Она уверяла меня, что все самое страшное позади, что она прочитала массу литературы по аутизму, что наблюдала наши занятия и многому научилась и что теперь вполне сможет сама справиться с проблемой.
Итак, после шести месяцев изнурительной работы мы расстались, и Николино с семьей вернулись в Милан. Вначале Анна-Мария звонила часто, рапортуя о своих успехах и достижениях ребенка. Но со временем звонки раздавались все реже и реже и вскоре тема «Николино» совсем исчезла с повестки дня, заменяясь картинками светской жизни, наконец-то вошедшей в свою привычную коллею.
Прошло несколько месяцев. И вот однажды, сняв телефонную трубку, я услышала взволнованный голос Анны-Марии. Она плакала, корила себя за поспешный отъезд, умоляла начать все сначала.
… Николино меня не узнал; к великому моему огорчению, он полностью утратил все обретенные навыки. Он снова вернулся в свой замкнутый мир стереотипных движений и полной отрешенности от внешней среды. И снова день за днем и неделя за неделей… Радость и разочарование, усталость и надежда… Было трудно, но наша ежедневная многочасовая терапия постепенно вырывала ребенка из лап болезни.
А сегодня Анна-Мария влетела ко мне в кабинет задыхаясь от возбуждения и размахивая газетой.
- Нет, вы только посмотрите! Открытие! Великое открытие! Водная терапия… лечение всех болезней, даже роды под водой. Я только получила дипломатической почтой. Поймите, я не могу упустить такой шанс, это жизнь моего ребенка, его там вылечат, я уверена в этом, - уговаривала себя Анна-Мария. Она была так одержима новой идеей, что любые слова были совершенно бессмысленны.
- Ребенок ваш, решать вам, - только и сказала я. Через несколько дней они улетели во Францию на 100-дневной курс водной терапии.
Когда Анна-Мария вернулась в Москву, Николино было уже больше четырех лет. Он заметно подрос, окреп, но черты аутизма стали еще ярче. Ребенок дал тяжелую реакцию на переезд, новую обстановку, другой язык. Временами он был просто невменяем, кричал, кусался, бился головой об стенку. Появились новые неуправляемые штампы; требуя чего-то, он подбегал к матери, ударяя её своей головой .
Итак, после трехмесячного перерыва, мы начали наш третий круг… Николино все еще ничего не говорил, не играл, не общался. Снова ежедневная работа, бессонные ночи, поиски путей, подходов. Терпение и труд, труд и терпение. Да только Анне-Марии ее терпение изменяло, не хватало его на своего собственного ребенка. И сколько я ни говорила, что нельзя терять время, ждать и надеяться на чудо, она шагала своей дорогой.
Спустя некоторое время Анна-Мария была поглощена новым планом. Она решила финансировать конгресс ученых, занимающихся проблемой Аутизма. Имена видных генетиков и биологов, неврапатологов и психиатров, врачей и логопедов были внесены в списки приглашенных на Миланский конгресс. Анна-Мария искала иной путь – путь ускоренной терапии. Но время не стояло на месте, шли годы… ребенок рос, а вместе с ним прогрессировала болезнь и укреплялись стойкие стереотипы Аутизма. А у Анны – Марии было еще много разных идей и начинаний. Она металась в своих поисках, утопала в новых идеях, перемещаясь с ребенком из страны в страну. Конечно, это был ее выбор, ее материнское право решать, что лучше для ее сына. Но только сегодня, в свои шестнадцать лет, Николино так и не научился говорить.
Добавить комментарий