В военной авиации давно успешно работает радиолокационная система «свой-чужой», автоматически распознающая по этому принципу самолёты. По-видимому, подобная система вмонтирована где-то глубоко внутри меня. Мне достаточно прочитать несколько абзацев литературного произведения (сначала два-три первых, потом вразброс из разных мест текста, где случайно открылось), чтобы почувствовать стиль автора, употребляемые им слова, описания, эпитеты, сравнения, метафоры (особенно метафоры!), многое другое из того, что создаёт неповторимый колорит, – и я на интуитивном уровне сразу чувствую, «мой» этот автор или нет.
Для меня это самый первый индикатор, лакмусовая бумажка, а всё остальное, идущее "от головы", от анализа "за" и "против" – потом. И этого часто мне вполне достаточно.
Естественно, никакого логичного, аналитического подхода на этом этапе ознакомления с текстом нет, да и быть не может. Заранее соглашаюсь с критиками такого способа, – конечно, это несерьёзно, существенной информации явно мало, поэтому никому его не рекомендую. Тем не менее, сам нередко им пользуюсь и, как неоднократно убеждался, вполне успешно – особенно, если не требуется аргументации, которую стараюсь в подобных случаях избегать.
Именно так я и познакомился с новой книгой Дины Рубиной «Одинокий пишущий человек».
Рассказы, повести, а потом и романы этого автора я читаю десятки лет – как только узнаю́, что вышло что-то новое, нахожу, предвкушая удовольствие, и неизменно его получаю.
Насколько я помню, Рубина не определила жанр этого недавно прочитанного мною произведения. По объёму оно вполне «тянет» на полновесный роман – больше 400 страниц, и главный герой вроде бы имеется. Этот герой – не конкретный человек, а некий обобщённый Писатель. Много умеющий, известный, успешный, и при этом очень разный.
Но одновременно это и обращённое к начинающим литераторам своеобразное руководство по написанию книг. Подобных сочинений о писательском ремесле написано немало, и это – одно из них, но какое! Сначала автор признаёт, что «…таланту научить, конечно, нельзя, но профессию – какие-то её очевидные принципы и зачатки – передать можно». И тут же добавляет: «Но в один прекрасный день является синий от татуировок хмырь с косячком марихуаны в зубах, и в его текстах все каноны, схемы и приёмы летят к чертям, и всё неправильно, и всё – ошеломительно!» Такое явное противоречие характерно для Рубиной; оно часто помогает ей выпукло выразить свою мысль..
Эта своеобразная книга о книгах задумана и написана так, как мало кто умеет – автору хотелось, чтобы в ней «…бегали дворовые собаки, падали фанерные декорации, ковылял с палочкой на протезах мой собственный дед; чтобы целиком выпадала наружу от толчков ташкентского землетрясения стена дядькиного дома, слепленного из саманного теста; чтобы с крыльца медленно стекала полуденная тень от яблони и стрекоза висела над лужицей пролитого молока; чтобы играла, вопила и дралась дворовая ребятня. А посреди всей этой густой-пахучей-разновсякой жизни стоял бы сам автор и невозмутимо отвечал прямо в камеру на вопросы о стиле, о литературных героях, о замысле и финале книг, о случайностях и закономерностях в ремесле; о детстве и судьбе, о снах, о любви и неизбывной тоске художника. О рождении и смерти, наконец».
Почувствовали стиль? Значит, вы меня поняли.
Но истинный главный герой книги, конечно, сама Дина Ильинична. Ведь приведенную выше задумку невозможно осуществить без яркого, как всё у Рубиной, рассказа о её собственном детстве («непристойно юных годах») и становлении как творческой личности. Причём делает это она с обезоруживающей откровенностью, не щадя себя в том (а потом и не только в том) возрасте и совершенно не задумываясь о производимом на читателя впечатлении.
Вот один из многих таких пассажей: «Счастливое детство? Хм… Моё детство – это постоянное ускользание, лавирование между Сциллой и Харибдой. Лично меня спасал талант. Яркий, могучий, непотопляемый талант к вранью. Как рыбу – пузырь, меня держала в детстве склонность к мгновенному придумыванию правдоподобной истории. …Я была фантастической лгуньей. Надо было просчитать ходы, сослаться на несуществующих свидетелей, сочинить убедительные детали, соединить версии, укрепить единую сюжетную линию, продумать пути отхода – если, например, в моё отсутствие нагрянет классная руководительница с интересным вопросом: почему третий день подряд меня нет в школе?»
И – необходимая «связка» с главной целью книги: «Писатель – всегда обманщик, удачливый или не очень».
По-настоящему сочно описывает автор своих родственников, дворовую ребятню, соседей, преподавателей, людей, помогавших (а ещё чаще активно мешавших) её первым шагам в литературе и многое другое – всю ту «…материю, которая идёт на производство этой малосимпатичной особи – Одинокий пишущий человек».
Воспоминания для Рубиной – материал, который можно «…вывернуть наизнанку, вытянуть из него любую нить, вычленить любой образ, характер или ситуацию; перелицевать, перекроить и сшить совсем иную жилетку. Это наш драгоценный багаж, «праздник, который всегда с тобой»… – или наказание, не отменимое ни совестью, ни памятью, ни ночным забытьём».
«Вот и жуёшь, вот и перевариваешь снова свою постную жизнь, прихватывая на сторонке чужое, как и положено опытному карманнику».
Без определённого, на первый взгляд, сюжетного плана на протяжении всей книги автор рассказывает нам о своих поездках по разным странам и континентам (где она, перелетая каждый день в другой город, иногда мечтает об отдыхе на «дивачике-топчанчике в чуланчике»); о бывающем утомительным, но очень необходимом общении с читателями; о том, что «душа книги либо сразу являет себя – вылупляется, вытанцовывается, так что ты плывёшь в ней, чувствуя живые токи произведения, – либо эта душа молчит».
Развивая ахматовское «Когда б вы знали, из какого сора…», Рубина рассказывает о подчас совершенно неожиданных источниках сюжетов её произведений, о всплывании в памяти непонятно откуда взявшихся деталей, хранившихся в закромах и иногда коренным образом менявших задуманную сюжетную линию. «Надо всё записывать! Вскакивать ночью и бежать накорябать пришедшую в голову мысль. Стоять босиком на холодном полу, приплясывая, и записывать витиеватое выражение, которое сейчас сосед с верхнего балкона…»
Особое место в книге занимает вечная тема «Поговорим о странностях любви». «Отвернитесь презрительно от того, кто по спесивому своему невежеству скажет, что жанр этот достоин лишь «дамского пера».
Интересны рассуждения автора о её взгляде на важность выбора названия книги. Читая их, я вспоминал, как удавалось это не раз ей самой.
Одна из самых любимых моих повестей Рубиной – «Высокая вода венецианцев». На самом деле и «высокая вода», и сами венецианцы – лишь декорация для пронзительного (другого слова я не нашёл) рассказа о переживаниях смертельно больной, как её убедили, женщины. Она втайне от всех уезжает в Венецию, которую многие называли городом любви и смерти, и там обретает себя.
Рассказ с интригующим названием "Последний кабан из лесов Понтеведра" – вовсе не об этом диком животном, а об… израильском провинциальном доме культуры. И только в конце рассказа автор даёт понять, почему использовал такое название, и это оказывается вполне органичным.
Таких находок при выборе названий у неё много.
Напоследок не могу отказать себе в удовольствии привести всего несколько из огромного множества словесных оборотов Дины Рубиной.
Группа провожающих внесли в вагон перед отправлением поезда своего сильно опьяневшего товарища. Они «…втиснулись в наше купе, подняли покойника на верхнюю полку – башка у того болталась так, как никогда не болтается у живых людей, – и шаткой трусцой выбежали под вопли проводницы». Вся картинка перед глазами!
Описывая свои детские ощущения от испуга: «Ледяная змея страха ворочалась в животе и жалила, жалила нутро».
Скептически относясь к писательскому самовыражению в интернете, Рубина пишет: «Начинающий литератор, даже с приличной аудиторией в сети, даже собравший тучный урожай тех самых «лайков» на квадратную интернет-милю, душу свою бессмертную продаст за книгу как книгу – бумажную, желательно в твёрдой обложке».
Подборку таких, а часто – ещё более ярких выражений из книги можно было бы продолжать довольно долго.
Но нужно заканчивать пересказ – он может с неизменным интересом (как мне кажется) продолжаться бесконечно, и тогда в журнале не хватило бы места для других публикаций. Пора мне перестать быть ярмарочным зазывалой, приглашавшим публику именно в тот балаган (в его хорошем, изначальном смысле), расхваливать который он взялся. А главное – надо дать возможность заинтересовавшимся этой необыкновенной книгой прочитать её самим.
Тем, кому это доставит удовольствие, я заранее искренне завидую – ведь первое впечатление самое яркое. Тем же, кто будет разочарован, сочувствую; впрочем, «на вкус и цвет товарища нет», так что не обессудьте…
Добавить комментарий