Часть 2
23 марта. У зятя – у мужа дочери – умер дедушка. Совсем нестарый (то есть постарше меня, но не сильно) и очень ими всеми любимый. Совсем не от вируса, а от инфаркта, так что дедушке все завидуют, что скоропостижно, а бабушку очень жалеют. На похоронах в связи с карантином запрещенно собираться группой больше 30 человек, а у них семья сто человек буквально, так как у этого дедушки с бабушкой было семеро детей и все они давно женаты, и есть дети и внуки, то есть у дедушки было много правнуков, в частности мой внук. Пришлось договариваться, кто пойдет на кладбище. У могилы действительно стоял солдат, присматривал, чтобы не нарушали, и допущенные тридцать стояли, как положено, на расстоянии около двух метров друг от друга, похожие на расставленные на доске шахматные фигуры. А зять ужасно расстраивался, что в такой день он даже не смог обнять бабушку, не смог ее поддержать.
24 марта. Провела весь день, смотря сериалы, – успокаивает.
25 марта. Сначала позвонила одна приятельница рассказать, что теперь в связи с чрезвычайным положением все постояльцы их дома престарелых получают вкусные бесплатные обеды в коробочках и пакеты с прекрасными свежими овощами. Я очень радовалась. Я думала, что наконец-то я живу в стране, где я могу гордиться своим отечеством. А потом позвонила дочка рассказать, что и ей и ее мужу в связи с чрезвычайным положением урезали ровно по половине жалованья.
26 марта. Мужу была необходима небольшая (местный наркоз) срочная операция, так как у него начались осложнения на диализе – сосуды засорились, их надо было прочистить, это как центура, но не на сердце. Очень волновались, будут ли делать, так как вообще больницы работают по особому графику, плановые операции и обследования отменились. Но позвонили из больницы - Хадасса Эйн Керем, чтобы мы ехали. На парковке почти никого не было. Я не умею и от этого ненавижу парковаться, для меня обычно там найти место – это проблема острая, а тут – хоть туда, хоть сюда. Хотелось встать сразу на все места и так и остаться. У меня случайно есть фотография парковки в обычный день, - если вы видите свободные места, то это те, на которых парковаться запрещено. Представляете, как все это пространство было пустым.
При входе в больницу нам измерили температуру электронным градусником, который просто приближают ко лбу, к человеку не прикасаются, он так и называется «бесконтактный». И спросили, где мы живем. Ну, у нас проблем не было, мы в Иерусалиме живем. Не знаю, жителей каких мест в больницу не пускают или проверяют тщательнее. У нас, кстати, начали давать сводку о количестве больных по городам. Численно больше всего в Иерусалиме, но если считать по соотношению больных к числу жителей, то не в Иерусалиме. В большой комнате ожидания было всего три человека, то есть мы могли сидеть далеко-далеко друг от друга. Ждали, правда, очень долго: много срочных больных, у многих от чрезвычайной ситуации плохо с сердцем становится.
27 марта. Лично у нас все в порядке. В газетах пишут, что за прошедшие сутки начали штрафовать за нарушения карантинного режима. Процитирую: «... 310 [штрафов] - за "выход в общественное пространство без острой необходимости", 85 – за пребывание в запрещенном месте (парках, детских площадках, на море), и один – за неправильную организацию молитвы». Вот как у нас постепенно усиливается карантин. Но обещают еще ужесточить и принимать решительные меры. Мы как-то ездили на природу – не в этом году, и там почему-то не было ни единого человека, я сфотографировала (прилагаю) – видимо, сейчас у нас везде так красиво.
Я часто думаю, как повезло моему поколению: родились после войны (в смысле Второй мировой) и до новой, к счастью, явно не доживаем. И стало что-то читанное о войне вспоминаться и задумалась, можно ли будет обобщить, что мы во время карантина читали. Известно, что во время ленинградской блокады – в первое время, когда еще были силы, в книжных магазинах (их быстро закрыли, только «Книжная лавка» оставалась) покупали перед войной изданный сборник Маяковского, много читали Толстого и Диккенса, но особенно популярен был Дюма. Библиотекари, правда, рассказывают, что читатели спрашивали в основном брошюры по разведению огорода или о использовании в пищу чего-нибудь вроде ботвы. У нас про ботву и речи нет. В магазинах по-прежнему полно продуктов. Даже лучше стало с продуктами, потому что нет экспорта и отборные израильские овощи и фрукты не уходят за границу, а отправляются по супермаркетам. С другой стороны, Дюма, по-моему, совсем вышел из моды. Интеллектуалы снова полюбили Маяковского – ведь у него много хороших стихов есть. Диккенса молодежь не читает, зато его прекрасно экранизируют, я надеюсь, что он благодаря этому останется. Толстого можно перечитывать бесконечно.
Этими размышлениями я имела глупость поделиться со своей девяностолетней живущей в Сан-Франциско тетей, чьи родители в блокаду погибли. Она ужасно рассердилась: «Разве можно вообще этот карантин, эту ерунду, с блокадой сравнивать, ты знаешь сколько в блокаду людей погибло?!» Нет, она не желает оставаться дома, если ей захочется выйти, хотя соседи помогают, продукты приносят. Конечно, я вылезла неуместно и извинялась от души: действительно совсем непохоже. Но зачем сравнивать по количеству жертв? Почему не стараться предотвратить их увеличение?
28 марта. Полная тишина. Совмещение карантина и шаббата. Весь день смотрела американо-немецкий минисериал “Unorthodox” – затрудняюсь перевести игру слов, заключающуюся в этом названии, но из сюжета название становится понятным. Уильямсбург в Бруклине, говорящие на идише хасиды (считается, что хасиды буквально спасли этот язык), девушка, которая считает себя другой - вот она и есть эта unorthodox. Она сбегает в Берлин. То есть не куда-нибудь, а в Германию. Все акценты понятны: Германия, из-за которой погибли не просто шесть миллионов евреев, но и родственники всех героев этого сериала, да и у многих нас родственники. А показано, что пора – нет, не забыть, но как-то воспарить, оторваться. Мир хасидов (конечно, я его не знаю, хоть наших израильских хасидов до карантина я каждый день видала на улице) показан именно как карантин, как нечто замкнутое, затемненное, окруженное воображаемой границей, то есть как самоизоляция. Тогда как Берлин, несмотря на показанное еврейское кладбище, на места, где ловили, мучили, расстреливали, рисуется как символ свободы. Много воздуха и пространства. Светит солнце. Бульвары, зеленые деревья. Музыка. Очень-очень захотелось в этот Берлин. Скоро – ну, наверное, не так уж скоро, но все-таки - все мы выйдем из карантина, скинем свои маски и воспарим.
Часть 3
29 марта. Благодаря эпидемии коронавируса у нас, кажется, заканчивается правительственный кризис. Я совсем не понимаю в политике, анализировать не берусь, просто рада, что не предвидится нового голосования. Три раза за последний год мы пытались выбрать правительство, но каждый раз ни одной из партий, вернее ни одному из главных двух блоков – партии объединились в правый блок и как бы в левый, но не очень левый, что-то типа центристского – не удавалось получить нужное большинство. И объединяться не хотели. А в нынешней ситуации некоторые центристы вроде бы поняли, что сейчас не до политических игр, и объединились с правыми. Некоторые считают, что это наоборот и есть политическая игра, называют согласившихся на объединение предателями, страсти по-прежнему кипят, но есть надежда, что в этом году четвертых выборов не будет.
Еще из новостей – выяснилось, что многие люди о карантине просто не знали: ведь есть такие религиозные люди, которые не смотрят телевизор, не слушают радио, не пользуются смартфонами. Теперь в религиозных районах начали вывешивать плакаты на стендах, раздавать листовки, объезжать улицы и делать объявления в мегафон. Пока что это не привело к снижению числа зараженных. Может быть, еще просто рано. Но интересно, как во всем, даже в объявлениях, нужно искать разный подход. Ведь это и литературы касается и всего остального. Например, я слушала онлайновую лекцию – не хочу говорить о чем, но про культурное. Насыщенная, грамотная, с хорошими слайдами – я умирала от скуки. Мне кажется, в аудитории я бы эту лекцию лучше восприняла. Надеюсь, что хорошие преподаватели, которым пришлось на дистанционное преподавание перейти, найдут возможность изменить себя, читать не как в аудитории, а по-другому, - будут у них какие-то свои приемы, пока что не найденные, вернее мною не виденные.
Опять из новостей. Смотрела по телевизору. Немножко напоминает рассказ М. Зощенко о том, как у одной зубной врачихи умер муж, а она сначала думала: «а, ерунда...» Помните? Но смеяться не надо. Это как бы тест на вашу моральную позицию, только я сама правильного ответа не знаю. Одна супружеская пара – ему 82 года, ей 76, отмечала 56-летнюю годовщину своего брака путешествием на лайнере. Он заразился коронавирусом и умер. Ее поместили в военный госпиталь в Турине в карантин, который должен на днях закончится. Туристическое агенство, через которое они заказывали поездку, обещало, если ее благополучно выпишут, найти ей место в коммерческом самолете и отправить домой в Израиль. А она утверждает, что она коммерческого полета не переживет, потому что там все заразные, а у нее пониженный иммунитет. У нее, по ее словам, есть страховка, предусматривающая доставку домой в особых случаях, и пусть страховое агентство предоставит ей индивидуальный самолет. Это ее долг перед самой собой и перед семьей – надавить на страховое агентство и добиться результата с помощью СМИ, потому что муж уже все равно умер и что о нем говорить, а ей еще пожить хочется, что, конечно, вполне понятно. Ну как, вы бы дали индивидуальный самолет?
Мне вспомнилось, как известная писательница Ф. Вигдорова, уезжая из очередной командировки, торопясь на поезд, искала такси, а местное начальство – конечно, желая подмазаться, - предоставило ей автобус. И она была совершенно ошарашена тем, что надо ехать одной в автобусе. В расстерянности повторяла: «Автобус». В этой книжке – взялась перечитать - вообще много о том, что морально, а что нет: замечательные очерки Ф. Вигдоровой из разных газет и записи из блокнотов здесь собраны. Легко в Интернете найти, называется «Право записывать» - Ф. Вигдорова ведь суд над И. Бродским записывала и эта запись (хочется сказать «этот свиток») стала началом нашего общественно-политического самиздата, потому что явление беззакония было документировано.
К сожалению, в книжке «Право записывать» приводится только одна глава из неоконченного романа Ф. Вигдоровой «Учитель», но полный текст романа тоже легко найти на Интернете, тем более что он печатался в журнале «Звезда». Я перечитала. Совсем не раздражает, что роман неоконченный. То есть огорчает, конечно, но нет такого чувства, что роман не готов, что он не стоит внимания. Наоборот. Может быть, при чтении неоконченного у современного читателя срабатывает новоприобретенная благодаря социальным сетям привычка читать кусочки, фрагменты чьей-то жизни. Относительно «Учителя», нам, конечно, и некоторое представление об описываемых годах помогает: в 1949 героя посадили, в 1955 выпустили, - мы понимаем, додумываем. Интересно сопоставить с текстом романа заметки в блокнотах Ф. Вигдоровой: жизненные истории, чьи-то реплики, ужасное впечатление от увиденного при посещении дома инвалидов, переданные герою запомнившиеся литературные цитаты. Прямо-таки «лаборатория писателя».
Не все в блокнотах я понимаю. Вдруг натыкаюсь на такую фразу: «Это была семья со всеми мещанскими добродетелями: с чтением вслух по вечерам, с Диккенсом и прочей сентиментальностью». Я-то только на днях уповала на кинематограф, который экранизациями сохранит нам диккенсовские ценности. Неужели Вигдорова считала их «мещанскими»? Нет, наверняка она собиралась вложить эту фразу в уста какого-то героя (надеюсь, что не самого положительного)? А дальше в напечатанных здесь же воспоминаниях Н.Я Мандельштам: «Время диккенсовских девочек давно прошло, а может, его никогда и не было, и это просто умилительные куклы на шарнирах для младшего и среднего возраста, чистая литература…» (это Н.Я. Мандельштам спорит с Л.К. Чуковской, которая любит Диккенса). Мне, конечно, не пристало лезть в споры таких знаменитых людей, но не удержусь, воскликну: «А чем же плоха чистая литература?». Нет, нечего кричать, Н.Я. Мандельштам просто хочет сказать, что Ф. Вигдорова – в отличие от других - задумывалась об очень серьезных вещах. И в этом я, конечно, полностью с Н.Я. Мандельштам согласна, хотя и не была знакома с Ф.А. Вигдоровой, и судить могу только по литературе – а уж лучше литературы для меня ничего и нет.
В общем чудно провела за чтением и размышлениями о важности документации еще один день всеобщего чудовищного катаклизма.
30 марта. Старое правительство и новые в него вливания всю ночь обсуждали состав нового правительства, так что нет новостей о каких-либо изменениях по поводу проведения карантина.
Получила письмо от ленинградской подруги из Франции. Она живет в деревне: «А за окном сирень - уже набухли бутоны. Розы полны бутонов, цветут во всю анемоны, незабудки, тюльпаны, колокольчики, зацветают даже ирисы, нарциссы уже почти все отцвели. Деревья тоже, черешня, слива, а орешник уже цвёл а конце декабря. Но ещё смешнее - Рождественская роза, этот дивный цветок расцветает именно в морозы новогодние, так он-таки цвёл вовсю долго и пышно. И гвоздики спонтанно зацветают. А температура ниже 10 гр.». Ответила коротко: «Как жаль, что самолеты не летают». Она утешила меня фотографией, которую помещаю. Снимал ее сын Максим Филандров (она просила указать).
Другая подруга – московская – мы ведь все разлетелись по свету, живет теперь в Германии, а проездом оказалась в Англии и там застряла, сильно кашляет.
А еще одна застряла в Венеции...
....
И вдруг выясняется, что глава израильского правительства вынужден уйти в настоящую самоизоляцию, так как заболела одна из его советниц! Но его тест на коронавирус показал отрицательный результат.
Добавить комментарий