Он обладал неповторимым и мгновенно узнаваемым голосом. Неповторимый голос. Когда отвечал на телефонный звонок, это была короткая песнь - певучие растянутые «Аллё». Затем слышался голос с хрипотцой и хрустом, похожий на звук, которые издают сгорающие ветки, попавшие в огонь.
Разговор часто перемежался смехом, мелким и рассыпчатым, порою демоническим.
Ирония была неразлучна с ним. Она помогала выжить, выстоять, но вводила в смущение тех, кто впервые общался с ним. Жизнь изрядно поработала над ним. Куда она его только ни бросала – на целину, где он работал шофером, затем в советскую армию, из которой комиссовался, отлежав несколько месяцев в психушке. В 60-е годы это было весьма распространенным путем избавления от армейской муштры.
И на целине, и в психушке чудом был избавлен от смерти.
В октябре 1967 года вместе с двумя друзьями приехал в Рязань к Александру Солженицыну. Разговор был настолько напряженным, что после их отъезда писатель вслед им отправил письмо, которое отпечатал на машинке, а потом испещрил многочисленными вставками.
У него в гостях были три студента МГУ – Коля представлял философский, Слава Великанов психологический, а Валера Щербаков исторический факультеты. Солженицын писал: “И так как разума нашего обычно не хватает, чтобы объяснить, понять и предвидеть ход истории (а "планировать" её, как вы сами говорите, оказалось, бессмысленно), - то никогда не ошибётесь, если во всякой общественной ситуации будете поступать по справедливости (старинное русское выражение - жить по правде).
Это даёт нам возможность быть постоянно деятельными, не руки опустя. И не возражайте мне, что "все понимают справедливость по-разному". Нет! Могут кричать, за горло брать, грудь расцарапывать, но внутренний стукоток так же безошибочен, как и внушения совести (мы ведь и в личной жизни иногда пытаемся перекричать совесть).”
Его старший друг поэт Марк Ляндо вспоминал эти годы: “Мы познакомились с ним в 60-х, на Польской выставке в Манеже, когда он еще совсем мальчишкой умело отражал атаки партийных и беспартийных стариков на абстрактное искусство в нашумевшей выставке...
И много лет потом встречались, бывали на Литобъединении Эдмунда Иодковского, дружили с летучей поэтогруппой СМОГ, выступали на «Маяковке»... Сходились и расходились... он живал у меня в Томилино, я ночевал у него в коммунальной комнатенке на Ломоносовском... Выступали в кафе и в клубах, попадали в милицию и райкомы... короче вели пеструю жизнь в Московском андеграунде, неподпускамые к издательствам и так далее... бывали и драмы.”
Последний год перед эмиграцией Коля вместе с женой жил у меня в Софрино, где я снимал роскошный дом с камином. Возили дрова, топили камин.
Зима 1974-75 годов была горячей. Снегу навалило по пояс. Уже тогда Коля знал, что будет жить во Франции и без устали изучал язык. Казалось бы – он подготовился к эмиграции.
В Париже еще в 1970 году вышла его повесть “Смута новейшего времени, или Удивительные приключения Вани Чмотанова”, сначала в газета “Русская мысль”, а затем отдельным изданием. Она переводилась на другие языки, а в Польше вышел Самиздатский перевод. И все же это было тяжелое испытание.
Спустя семь лет произошло его обращение, он крестился, бросил все и ушел странствовать. Где только ни побывал – прошел пешком всю Францию, пожил на Афоне в монастыре, умудрился побывать в Израиле, пожить в тамошних монастырях, будучи беспаспортным. Это время называл “периодом православного фундаментализма”.
Спустя 10 лет вернулся во Францию, поселился в 18 километрах от Парижа в пещере. Обжил ее, развел поблизости огород. Особо знаменит огрод стал благодаря помидорам, которые он выращивал. Стал членом Общества друзей Нотр дам де Пари. Водил экскурсии для приезжих русских.
Побывал в Англии в гостях у архимандрита Софрония (Сахарова) в основанном им монастыре в Эссексе. Встречался с известным писателем и мыслителем Виктором Франклем. Вступил в благотворительное Общество, члены которого ухаживали за умирающими. Вспоминал, как ухаживал за стариком-испанцем, который всю жизнь прожил во Франции, но в конце жизни впал в детство и напрочь забыл французский.
Медсестры и врачи не понимали его испанского. А Коля в своих странствиях немного изучил испанский. И скрашивал одиночество старика. Умудрился поучиться в Свято-Сергиевском богословском институте, поссориться с Оливье Клеманом. Никогда не забывал о писательском призвании – все, что происходило с ним и вокруг, запечатлевал в записных книжках. Из этих записей впоследствии рождались его основные произведения.
Он был мистическми одаренным человеком. Внимательно изучал святоотеческое наследие, католический и протестантский опыт. Побывал в местах явления Божией Матери – в Фатиме и Лурде. К Лурду у него было особое отношение.
Уже находясь в клинике, не оставлял мечты еще раз побывать там. Каждый вечер, будучи тяжелобольным, находил время для молитвы. 15 ноября записал слова молитвы, обращенные к Богородице: «Не прéзри плача и слез, утéхо плачущих! Аще ужасает мя мое недостоинство и окаянство моих грехов, но уверяет мя цельбоносный сей образ, на нем же благодать Твою и силу, яко неисчерпаемое море, вижду: слепых прозревших, скачущих хромых, странствующих аки под сению Твоего призрения...» Утехо...цельбоносный...скачущих хромых!
Вот что Хлебников-будетлянин читывал, быть может...
Творчество было для него таким же насущным, как дыхание. Его последние произведения пронизаны любовью. Мы знакомим читателей со стихотворением, адресованным его подруге, поэту и художнику Мари Клод Тибо(он звал ее нежно - Cloclo) и двумя молитвами.
Николай Боков
Тебе скажут, моя дорогая, он умер.
Ты улыбнешься: твое доброе сердце
Забыло недоброе значение слов.
Ты подумаешь: он отправился в путешествие
И скоро пришлет открытку с видом собора,
Поднявшего свои шпили в синее небо.
Ты подумаешь: он вас опять обманул,
Он придумал игру, чтобы развеять
Скуку вашего существованья.
Пока вы смотрели в направлении звуков
Футбольного поля или полицейской возни,
Он завернул за угол, стал невидим
И улетучился, словно туман, словно
Последняя рода иссякшего птица.
И ты будешь права, моя дорогая!
Этой ночью ты ощутишь движение
Воздуха, и рука коснется твоей головы,
Ты услышишь знакомый голос Клокло!
И улыбнешься тени, стоящей в окне.
И скажешь: Это ты! Скоро увидимся, да?
***
О, Пречистая Дева Мария.
В какую сторону смотреть, говорить к Вам и надеяться, что мой голос будет услышан?
Я чужак в этой стране и в этом народе. На каком языке сказать Вам: «Радуйся!»?
Говорить ли Вам на языке современном? Или произносить слова молитв старинных?
Я умираю впервые. Впервые мое тело атаковано видимой смертью, – растущим во все стороны раком.
Нежданная перемена моего бытия не вызвала ни ужаса, ни сожаления, ни горечи! А за одну неделю я превратился из велосипедиста в инвалида.
Лишь удивленный масштабом события. И тем, что по-прежнему интересно жить, утратив так много возможностей действий.
Невозмутимость моей души – Ваш дар. Примите благодарность мою Иисусу Христу, Вашему Сыну. Ибо Он открыл мне Любовь Бога к Своему Творению, Любовь нескончаемую и здесь, и в том мире, куда доступа телу нет и где моя душа побывала однажды.
Я ищу тайного смысла моей болезни. Очищение моей души страданием тела? Наказание за некие слова и поступки? Или немощь тела охраняет меня от совершения необратимого?
Или чтобы на мне была явлена сила Спасения Вашего?
Подарите мне чувство раскаяния, ибо я утратил чувство греховности, возвращаясь в мир двадцать лет тому назад с мыслью о безразличии неба к стремленьям моим сохраниться в чистоте призвания. Тогда я, беспомощный, сдался. И я стал думать, что времена изменились, что список грехов упростился, и заповедь ныне одна: не желай зла ближнему, но люби.
Какими словами к Вам обратиться, о Пречистая Дева, каково должно быть звучание их, чтоб пронзили они толщу времени и пространства и услышаны были бы Вами?
Склонитесь к порыву моего сердца, подарите надежду Божественную, о Пречистая!
О, Иисус.
Тысячи раз я повторял Ваше Имя в молитвах, но обращаюсь к Вам лично впервые.
Ощущаю страх особого рода, не сравнимый с земными страхами.
Тот, который заставил Петра сказать Вам: «Господи, выйди от меня, ибо я человек нечистый».
Страх перед великой тайной Любви, Чистоты, Всезнания.
Перед светом оттуда, куда дверь открывает смерть.
О, Иисус. О, Христос.
Куда мне повернуться лицом, чтобы произнести Ваши великие Имена, человеческое и божественное, и надеяться, что будет услышан мой голос?
Ибо мне послана болезнь, вызывающая панику у людей.
Вы были рядом со мною, когда болезнь была названа – мною же, и я не испытал ни тени страха, горечи, сожаления. Ваш Мир Вы подарили мне.
Я готовился к переходу в вечность давно, я подготовлен Вами.
Однажды, тридцать лет тому, я был исцелен от болезни Вами, – мгновенно, во время мессы. От болезни не названной, по тяжести, вероятно, не сравнимой с ныне ползущим в моем теле зловещим раком.
Меня веселит мысль, что и на этот раз Вы могли бы исцелить меня: сколь многие были бы потрясены в однообразии своего существования! В скольких отчаявшихся вспыхнула бы надежда! Как разорвалась бы серая мгла власти и денег, наползающая на эту страну, на этот мир.
Говорю к Вам – и страшусь моей дерзости, боюсь, как тогда Петр, нечистоты – и моей, и вновь приобретенной в миру за эти двадцать лет.
Принимаю любой Ваш промысел обо мне,
О, Господи!
Добавить комментарий